На глаза накатывали слезы. Парни, мои соседи по комнате, вовсе не осуждали за это. Напротив, хлопали по плечам. Вскоре они ушли, сославшись на срочные дела. Но я понимал: нет у моих товарищей никаких дел. Просто оставили меня побыть наедине с собой, со своим горем. Я был благодарен им за это, потому что слезы тут же хлынули ручьем...
Дверь открылась внезапно. Сквозь затуманенный взгляд я увидел Таню. Она подошла, провела ласковой рукой по моей щеке, недовольно сказала:
– Ну и чего сырость развел? Негоже комсомольцу раскисать. На, выпей, легче станет.
Таня протянула мне простую алюминиевую фляжку. Я послушно открыл ее, хлебнул, предполагая, что там будет водка или дешевое вино, хитрые студенты поголовно конспирировали алкоголь в походной таре для питья. Но во фляге оказался настой из трав, даже запахло лесом. Только на чай это вовсе не походило, слишком терпко и горько.
– Эх, переморщился весь, горюшко ты мое луковое! – рассмеялась Татьяна. –Видел бы ты сейчас свое лицо, Антошенька. Не выкобенивайся, пей. Полегчает...
Я сделал еще несколько глотков. Не заметил, чтобы на сердце стало легче или боль ушла. Но думать об Оленьке все же перестал. Прилип взглядом к грудям Тани. Скрыты они скромным платьем, а я их словно безо всякого покрова вижу. И не просто вижу, мысленно уже дотрагиваюсь до них, сжимаю в ладони. Ах, какие же они упругие, так и хочется мять, сжимать, дотронуться жаркими губами... Что-то в этом момент случилось с мозгом и телом комсомольца Ломакина. Я неожиданно для себя рванул тонкую ткань платьица, она затрещала по швам... Этот звук меня немного отрезвил, я испугался, но всего на долю секунды, понимал, что никакая сила меня не остановит от того, что делаю. Даже если Таня даст пощечину, позовет на помощь. Но самая красивая девушка на свете глянула на меня так, что затрясло, взяла мои руки, положила их на обнажившуюся грудь и шепнула:
– Продолжай, любимый...
Жар опалил мои ладони, я почти задыхался от счастья. Хватая губами нежную, податливую плоть, я возбудился до предела. Руками я ощущал, нaскoлькo гoрячaя и влaжнaя кoжa у дeвушки. Смeсь зaпaхoв бaннoгo мылa, духoв и eё тeлa свoдилa с умa! Двa милых хoлмикa, увeнчaнныe вишeнкaми сoскoв, oкaзaлись в плeну мoих рук и губ. Пeрeдo мнoй лeжaлa oбнaжeннaя бoгиня, кoтoрую я хoтeл и кoтoрoй стрaшился oблaдaть.
Таня сама потянула меня на кровать. Ловко расстегнула на мне рубашку. Я уже не чувствовал ни смущения, ни страха за свою неловкость. Трясущимися руками скинул с себя одежду. Рванул остатки Таниного платья, простенькие светлые трусики. Она не возражала, только шептала: "Да, ... да.... Я так хочу быть твоей". Когда перед нами не стало последней преграды, я замер на мгновение. Таня была настроена более решительно. У меня в голове мелькнула мысль о том, что у нее уже были мужчины. Но разве это важно. И уже в следующую минуту меня накрыла волна неведанного раньше наслаждения. Это наслаждение было такой силы, что я не выдержал, зарычал как ненасытный зверь. А Таня.. она вдруг закричала громко, протяжно, забилась в экстазе...
Мы настолько потеряли головы друг от друга, что забыли запереть дверь. На крики ворвалась Розочка. Миниатюрная татарочка, совсем юная, первокурсница, подруга Оленьки.
Да, были в те времена девушки невинны не только телом, но и сознанием. По такой вот наивности решила Розочка, что я насильничаю Татьяну, а та кричит о спасении. Крохотная девушка, как и подобает истинной комсомолке, ринулась на помощь подруге. Вооружилась настольной лампой, ибо идти безоружной на такого бугая, как я, было боязно. Я едва успел вскочить, вырвать лампу. Хотел объяснить все невольной свидетельнице. Но Розочка испугалась пуще прежнего. Выскочила с громким визгом в коридор. В тот миг я соображал туго от эмоций, что только пережил, или от зелья из фляжки. Но не придумал ничего лучше, как кинуться вслед за Розой в попытках реабилитироваться. Так и рванул в чем мать родила, совершенно голый, по коридору. Захлопали двери, послышались возмущенные голоса, девчачьи визги. В себя я пришел, когда получил первый удар. Общаговские парни, еще вчерашние друзья, били меня жестоко. Били за перепуганную Розу, за то, что надругался над Татьяной, а некоторые и за то, что они сами хотели бы оказаться на моем месте. Но больше всего били за подлость по отношению к Оленьке.
В последний путь я свою девушку не проводил. Очнулся на больничной койке, увидел следователя Синичкина и медсестру. Прошептал одними гудами: "Пить..." Девушка дала мне немного воды, после чего милиционер велел ей выйти. Тело болело, но с памятью у меня все было нормально. Спросил: