— Ты совершенно сошел с ума, Гордиан. Ты бредишь.
— Понятно теперь, почему я внезапно почувствовал такое просветление в первый раз, когда увидел тебя. Правду говорят: ты набрасываешь чары. Я думал, что достаточно защищен от них, но только глупец мог так полагать, и за это ты вдоволь наигралась мною. Но теперь мои глаза раскрылись, и мне остается лишь изумляться, насколько далеко заходит твой план по уничтожению Марка Целия. Если обвинения в попытке отравить тебя выдуманы, то не выдуманы ли и обвинения в убийстве? Как насчет Диона — «этого бедняги», как ты его называешь? Может быть, именно ты приложила руку к его гибели — лишь для того, чтобы вменить это в вину Марку Целию?
— Невероятно! Да когда Дион умер, мы с Целием были еще…
— Значит, тогда Целий, вероятно, действительно принимал участие в убийстве. Но кто подтвердит, что за всем этим не стоит в конце концов твой брат, что они с Целием по-прежнему не союзники, а вы с Целием по-прежнему не любовники? А эти деньги, которые ты дала Целию и которые он, по твоим словам, использовал, чтобы отравить Диона, — возможно, ты отлично знала, что он собирается с ними делать; возможно, весь этот план с самого начала был придуман тобой, а Целий — просто очередная твоя марионетка. Мои глаза раскрылись, Клодия, однако все становится более и более запутанным. В свете моего растущего непонимания мне не стоит, кажется, выступать завтра на суде в твою пользу, а? Уж во всяком случае, не на стороне обвинения. Возможно, я дам показания в пользу защиты — да, пусть Цицерон вызовет самого честного человека во всем Риме, чтобы тот рассказал, как Клодия чуть не заставила его выставить Марка Целия заведомым отравителем.
— Ты не посмеешь!
— Я не посмею? Тогда тебе стоит отказаться от этой идеи с отравлением. Разорви показания, которые Хризида дала под пыткой. Не вздумай даже упоминать о «волосах Горгоны», когда будешь говорить на суде. Ты поняла? Потому что, если ты сделаешь это, я сам вызовусь выступать и опровергну все, что ты скажешь. Как будет выглядеть твое обвинение против Целия, когда всем станет ясен твой собственный план? Подходящее, потрясающее разоблачение, которое, как и обещал Геренний, станет кульминацией суда!
Глаза Клодии сверкали, губы дрожали. Ярость отразилась на ее лице и потускнела, когда она сделала попытку справиться с ней. Опять меня поразил ее бледный и измученный вид — неужели она действительно сумасшедшая и намеренно отравила себя? Неужели идея уничтожить Целия подчинила себе все ее существо? Что же тогда эта любовь, которая заканчивается такой ненавистью и безумием? Но самым загадочным, по крайней мере для меня, было другое: тело ее дрожало от последствий намеренно вызванного отравления, двуличие ее обнаружено, план использовать меня провалился — и все же как могла Клодия продолжать казаться мне такой невероятно красивой? Красивой настолько, что я не мог глядеть на нее и мне пришлось повернуться к ней спиной и уставиться в пространство, на возбужденных нимф и сатиров, скакавших по стене под воздействием беспечной, безвинной, безвредной страсти?
— Возмутительно, — пробормотала она наконец. — То, что ты говоришь, — совершенно возмутительно. Нет, что это я? Это абсурд. Это сумасшествие. Целий как-то добрался до тебя? Или Цицерон? Почему ты вдруг стал моим врагом, Гордиан?
— Я говорил тебе с самого начала, что единственный мой интерес в этом деле — обнаружить убийцу Диона. Я не собирался становиться твоим инструментом, при помощи которого ты могла сорвать зло на своем бывшем любовнике. Полагаю, ты привыкла к тому, что мужчинам нравится, когда ты используешь их, но у меня к этому никогда не было охоты, Клодия.
— Да, я поняла это с самого начала, — она говорила тихим, усталым голосом. Даже стоя спиной, я почувствовал ее приближение. Я ощутил шеей тепло ее дыхания. — Вот почему я никогда и не пыталась воздействовать на тебя такими методами. Ты бы сразу увидел их насквозь и отнесся бы к ним с презрением. Ты необычный человек, Гордиан. Я не привыкла встречаться с такой силой, с такой цельностью — да-да, именно так, как говорил Цицерон. Счастливица Вифания! Так что я никогда не пыталась соблазнять тебя, Гордиан. Я отвергала эту мысль, зная, что она оскорбит тебя. Хотя искушение чувствовала не однажды…