— Но Цицерон? Это нелепо. Он презирает таких людей, как она.
— Разве есть еще такие люди, как Клодия?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Возможно, он презирает ее теперь, но тогда… Это было в худший период замужества Клодии, за несколько лет до смерти ее мужа, когда оба они ругались все время, даже на людях. Особенно на людях. Они устраивали скандалы по любому поводу: романы Клодии, карьера ее брата, деньги, политика. Я всегда думал, что Цицерона в ней больше всего привлекала ее способность к аргументации. Он мог и не принимать во внимание, что она красива, но она была к тому же умна и остра на язык. Роскошная красавица, способная в споре заткнуть Квинта за пояс, — что ж, Цицерон стал восхищаться ею. Время от времени это случается с такими людьми, как он, когда они держат свои естественные страсти запечатанными. Неожиданно они оказываются по уши влюблены в совершенно неподходящую особу. Я подозреваю, что Клодия была слегка заинтригована им — нездоровая тяга противоположностей. Я так и не знаю, что у них из всего этого получилось. Она говорила о близости, но я посчитал, что она просто дразнила меня. Их роман закончился много лет назад, но это лишь делает его еще опаснее для нее теперь.
— Опаснее? — спросил я, не совсем понимая, что он имеет в виду. Я уже почти засыпал.
— Такие люди, как Цицерон, не любят останавливаться на подобных воспоминаниях. Они считают это слабостью. Они предпочитают избавляться от них.
Я попытался представить себе Цицерона в роли любовника — чопорного, угрюмого Цицерона, — но чувствовал себя слишком усталым для мысленных усилий или просто побоялся, что мне приснится дурной сон.
— Завтра — ага, нет, свет уже пробивается сквозь ставни. Небо светлеет, — вздохнул Катулл. — Значит, не завтра, а сегодня. Сегодня начинается праздник Великой Матери, а на форуме кто-то проиграет все.
— Откуда ты знаешь?
Он постучал себя пальцем по уху.
— Боги нашептывают на ухо поэту. Сегодня кто-то будет публично уничтожен. Унижен. Раздавлен навсегда.
— Ты имеешь в виду Марка Целия.
— Кто, я?
— Кого же еще?
Он потянулся, судорожно зевая.
— Дела могут пойти так, а могут и иначе. Даже богам порой приходится ждать, чтобы увидеть.
— Что ты хочешь сказать? — пробормотал я. После этого я, должна быть, заснул, а может, это сделал Катулл, потому что ответа его я не услышал.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ NEXUS[4]
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
После одного или двух часов беспокойного сна я открыл глаза. Утренний свет уже проникал сквозь щели в ставнях, но разбудил меня, я полагаю, храп Катулла.
Я пробрался в переднюю, пинками поднял Белбона и приказал ему как можно скорее отправляться домой и принести мою лучшую тогу. Он вернулся прежде, чем я закончил умываться.
— Наверное, кто-то просидел всю ночь начеку у двери, — сказал я, пока он помогал мне одеваться.
— Да, хозяин.
— Есть что-нибудь от Экона?
— Нет, хозяин.
— Совсем ничего?
— Ничего, хозяин.
— Твоя хозяйка уже встала?
— Да, хозяин.
— Что ей пришлось тебе сказать? Какое-нибудь сообщение для меня?
— Нет, хозяин. Она не произнесла ни слова. Но вид у нее…
— Да, Белбон?
— Вид у нее более недовольный, чем обычно, хозяин.
— Правда? Пошли, Белбон, нам надо спешить, чтобы успеть к началу заседания. Наверняка мы найдем по дороге, где перекусить. В праздник на улицах всегда много торговцев.
Когда мы собрались выйти из дома, на пороге спальни появился Катулл с осунувшимся лицом и воспаленными глазами. Он заверил меня, что будет на форуме еще до начала суда, но мне показалось, что сперва ему придется восстать из мертвых.
Мы с Белбоном пришли как раз к тому моменту, когда защита начала свое выступление. Поскольку на этот раз никто из рабов не занял нам мест, мы оказались в задних рядах толпы, которая сегодня была еще больше, чем накануне. Мне пришлось становиться на носки, чтобы видеть, зато слышать я мог без помех. Хорошо поставленный ораторский голос Марка Целия гремел над площадью.
Подобно тому как Атратин, самый молодой из обвинителей, начинал речи вчера, так и молодой Целий первым начал собственную защиту; подобно тому как Атратин посвятил свое выступление характеру обвиняемого, то же сделал и Целий. Неужели это был тот потерявший стыд искатель чувственных удовольствий, смазливый юнец-убийца, которого нарисовало вчера обвинение? Никто не сказал бы этого сегодня, судя по внешнему виду и манерам Целия. Он был одет в тогу настолько ветхую и заношенную, что даже бедняк не решился бы показаться в ней на людях. Должно быть, Целий достал ее из заплесневевшего сундука в кладовой отца.