— У вас не было сообщников в доме Копония?
— Ни одного. Это было слишком опасно. Его рабы преданы ему, я уже говорил.
— Но вы знали, в какой комнате остановился Дион.
Целий пожал плечами.
— Это было нетрудно. Я сам гостил в его доме.
— Итак, вы двое перелезли через стену, выломали окно, ворвались в комнату к Диону…
— И нашли его лежащим на ложе мертвым, как царя Нума. Я никогда не забуду его лица — рот раскрыт, глаза распахнуты. О да, он решительно был мертв.
— И что дальше?
— Что нам оставалось делать? Помпей послал нас убить Диона, и он знал, что мы должны пустить в ход кинжалы. Я не хотел, чтобы Помпей подумал, будто Дион умер от естественных причин или что его убил кто-нибудь еще. Я хотел расплатиться с долгом! Поэтому мы подошли и пронзили его несколько раз кинжалами — достаточно, чтобы добить его, если он все еще был жив.
— Более чем достаточно, судя по тому, что я слышал.
Целий пожал плечами.
— Затем мы навели в его комнате беспорядок, словно там была борьба, и поскорее убрались. На следующий день все заговорили о том, что Дион был заколот в постели. Помпей был удовлетворен, долг мой списан, и я решил, что с этим покончено. Но Асиций никогда особо не скрывал своих связей с царем Птолемеем. Его враги решили предъявить ему в суде обвинение в убийстве Диона. Птолемей нанял Цицерона, чтобы гот возглавил защиту, и Цицерон вытащил Асиция. Обвинение так и не сумело собрать против него сколько-нибудь надежных доказательств.
— Как и против тебя, кажется.
— Особенно когда на моей стороне выступил Цицерон, — ухмыльнулся Целий.
— Да, вот в чем дело, — сказал я. — Дион был заколот уже после смерти. Никто в доме Копония не заметил несоответствий — совсем мало крови из такого количества ран, все раны нанесены тесно друг к другу, а не покрывают все тело. Никакой борьбы. А рабыня слишком напугана, чтобы рассказать, что она знает…
— Что такое? — спросил Целий. — Ты бормочешь про себя, Гордиан.
— Правда? Дурная привычка. Да, ты успокоил меня насчет Диона. Старый пес оставил эту кость в покое. Но есть еще другая, в которой осталось немного костного мозга.
— Еще? Эй раб, вина!
— Обвинения, предъявленные тебе, касались не только преступлений против александрийских послов и Диона.
— Нет — и очень хорошо.
— Что ты хочешь сказать?
— Ну, Клодия ведь добавила обвинение в попытке отравления в последнюю минуту. Красс сказал, что нам следует опротестовать его. Он сказал, что формально оно было предъявлено слишком поздно и у защиты не было достаточно времени, чтобы подготовиться. Цицерон сказал ему, что он сошел с ума, что это обвинение — дар богов. «Разве ты не видишь? Они же сами дали то, что нам нужно! Теперь у нас есть все основания притянуть Клодию к этому делу — и всему обвинению конец». И он оказался прав, разумеется. Если бы Клодия держалась подальше от этого суда, дела мои были бы гораздо хуже. Но когда Клодия явилась, показала всем свое лицо, выдвинула против меня свое собственное обвинение, Цицерону ничего не стоило обратить гнев судей на ее голову. Вопрос не в том, «убивал ли Целий египтян?», а в том, «зачем эта злобная женщина вылезает со своими обвинениями против бедного юноши?» И сработало замечательно! Обвинение было полностью дискредитировано. Обвинив меня в покушении, Клодия тем самым ослабила все прочие обвинения.
— Да, Целий, — тихо сказал я, — но что насчет сути обвинения?
Катулл внезапно оторвал взгляд от своей чаши и подал признаки жизни. Целий презрительно усмехнулся.
— Гордиан, римский суд признал меня невиновным, ложно обвиненным человеком. Что ты еще хочешь знать?
— Правду, — сказал я, хватая его за руку. Сила моей хватки удивила его. Он опустил чашу. Вино расплескалось. Телохранители Целия кинулись вперед. Он отослал их движением головы и заговорил со мной сквозь стиснутые зубы:
— Гордиан, ты делаешь мне больно. Отпусти меня или я прикажу им отрубить тебе руку.
— Правду, Целий. Она не пойдет дальше меня. Клянусь тебе тенью своего отца.
— Правду? Лициния чуть не схватили с полной шкатулкой яда в Сенийских банях. Ему удалось опустошить ее в одну из ванн, пока он убегал — такой яд пропал зря! Но позже я придумал шкатулке другое применение.
— Целий, заткнись! — Лициний сжал кулаки.
— А вторая попытка? — спросил я. Катулл посмотрел на Целия.
— Правду?
— Говори!
Он вырвал свою руку и потер запястье.
— Вторая попытка почти удалась. Теперь я рад, что ничего не вышло. Цицерон был прав. Мертвая Клодия была бы для меня опаснее, она вызвала бы к себе симпатию. Живая, она стала предметом насмешек и помогла мне, сама того не желая. Так что все получилось к лучшему. Клодия отделалась легким недомоганием, а я завоевал расположение судей.