Я покачал головой.
— Катулл, ты занимаешься самообманом.
— Ты думаешь? Пойдем со мной прямо сейчас к ней домой. Ты увидишь.
— Нет уж, спасибо. Дом Клодии — последнее место на земле, где мне хотелось бы сейчас оказаться. Нет, это не так. Последнее место — это мой собственный дом. Но это же и единственное место, где я хотел бы сейчас быть.
— Кто здесь противоречит сам себе? — Катулл с трудом поднялся на ноги. — Так ты идешь со мной или нет?
Я покачал головой, которая опять стала кружиться.
— Тогда прощай, Гордиан.
— Прощай, Катулл. И, — он повернулся и посмотрел на меня пьяным взглядом, — удачи тебе.
Он кивнул и заковылял в темноту. Я подождал, пока в голове моей прекратится вращение и попытался определить, в какой стороне находится дом Экона. До Субуры, кажется, неблизко.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
На следующее утро я проснулся поздно. Голова болела так, словно туда запихнули свернутую тогу; я чувствовал на языке шершавый вкус шерсти. Холодная вода, в которую я окунул голову, принесла облегчение. Помог мне также и легкий завтрак. Нетвердым шагом я вышел в сад, расположенный в центре дома Экона, и нашел место, где присесть. Вскоре мимо меня под портиком прошла Менения. Она отметила мое присутствие кивком, но не улыбнулась. Через минуту из дома не спеша вышел Экон и присоединился ко мне.
— Ты пришел вчера ужасно поздно, папа.
— Кто здесь сын и кто отец?
— Можем мы поговорить?
— Думаю, да.
— О Дионе и о том, как он умер. Ты так и не сказал мне вчера, о чем ты думал.
Я вздохнул.
— Ты прав. О яде, который лежал у меня в доме и которым воспользовались, чтобы убить его.
— Но кто это сделал?
Я глубоко вздохнул один раз, затем другой. Мне трудно было произнести вслух это имя.
— Вифания.
Экон посмотрел на меня в упор, менее удивленный, чем я ожидал.
— Зачем?
Я пересказал ему разговор, подслушанный мною у себя дома, состоявшийся между Клодией и Вифанией.
— Должно быть, она говорила о Дионе. Дион был тем знатным уважаемым человеком, которому принадлежала ее мать. Она ни разу не говорила мне об этом. Ни разу! Ни единого слова! Но она, должно быть, узнала Диона в ту минуту, как увидела его.
— А он узнал ее?
— Он смотрел на нее как-то странно, я помню это. Но она была почти ребенком, когда он видел ее в последний раз, и, кроме того, голова его была забита другими вещами. Нет, не думаю, чтобы он понял, кто она такая. Но она наверняка узнала его. Теперь, когда я вспоминаю тот вечер, я вижу, как странно она себя вела. Я-то думал это потому, что я должен был на следующий день уехать! Что кажется мне особенно поразительным — как быстро она приняла решение убить его — ни раздумий, ни колебаний. Она достала яд, приготовила обед, положила особое блюдо гостю и затем смотрела, как он ест, и все это прямо передо мной!
— Тебе необходимо поговорить с ней, папа.
— Я не готов. Я не знаю, что мне сказать.
— Скажи, что тебе известно о ее поступке. Оттолкнись от этого.
— Оттолкнись, словно то, что моя жена — убийца, не имеет никакого значения! Что она скомпрометировала честь моего дома, отравив гостя! Она должна была во всем признаться мне.
— До или после убийства Диона?
— Если уж не до, то, разумеется, после! Вот, видишь, как один только разговор об этом выводит меня из себя? Нет, я еще не готов идти домой. Не знаю, смогу ли я вообще пойти туда.
— Не говори так, папа. Ты должен понять, почему она это сделала. Послушай, я не очень-то удивился тому, что ты мне сейчас рассказал. У меня было достаточно времени подумать на обратном пути из Путеол над тем, как могло случиться, что Дион был отравлен у тебя дома, и кто мог это сделать. Вифания готовит еду, Александрия объединяла их — я высчитал, что она как-то должна была быть причастна к этому. У меня было больше времени на раздумья, чем у тебя, и я решил, что для меня это ничего не изменит. Я был с Зотикой все это время и видел, что этот дикарь сделал с ней. Я не мог жалеть, что кто-то убил его. Если это Вифания и если у нее были такие же основания ненавидеть его, как у Зотики, то в чем ее можно винить?