Дион повернулся лицом к жаровне и стал глядеть в пламя.
— Какая зима! В Александрии не бывает таких холодных зим. Как вы, римляне, их переносите? Я заворачиваюсь в одеяла по ночам, но все равно не перестаю дрожать от холода. Какой ужас! А эти убийства…
Он начал дрожать и не мог остановиться.
— Позвать рабыню, чтобы она принесла тебе одеяло? — спросил я.
— Нет-нет, это не от холода. — Он обнял себя руками, ему наконец удалось глубоко вздохнуть и успокоиться. — В течение всех этих ужасных дней в Неаполе, в Путеолах и на дороге я утешал себя только одной мыслью: «Вот доберемся до Рима, — говорил я себе, — вот только доберемся до Рима…» Но сами видите, в рассуждении моем был изъян, потому что я никогда не доводил его до конца. Вот мы доберемся до Рима — и что? Говорил ли я себе: «Когда мы доберемся до Рима, нас останется всего десять человек?» Думал ли я, что сенат отнесется к нам с пренебрежением и откажется даже выслушать меня? Или что измена и предательство на этом не закончатся и я вынужден буду потерять веру даже в тех, кому по выезде из Александрии доверял больше всего? Что нас будут убивать одного за другим, пока не останется лишь крохотная горстка — самим фактом своего выживания свидетельствующие о том, что они и есть предатели, инструменты в руках царя Птолемея? Понимаешь ты теперь, что произошло со мной, Гордиан?
Дион протянул руки умоляющим жестом, и на лице его отразилась вся мера отчаяния, перенесенного им за последние дни.
— Я покидал Александрию полный беспокойства, но полный также и надежды. А теперь…
— Убийства, ты сказал. Здесь, в Риме?
— Да. По меньшей мере три с тех пор, как мы прибыли. Мы все остановились в разных домах, у людей, которым, я знал, можно было доверять. Понимаешь, я боялся еще одного крупного нападения, пока не понял, что Рим это Рим, а не Неаполь или Путеолы. Даже царь Птолемей не осмелится организовать крупное нападение или затеять мятеж на глазах у сената. Правители Рима еще терпят подобные вопиющие преступления где-нибудь вдалеке, но не у себя под носом. Ни один чужеземный царь не решится подстрекать толпу, устраивать поджог или призывать к открытой резне в самом Риме.
— Ты прав. Сенаторы берегут эти привилегии для себя.
— Поэтому царь Птолемей переменил тактику. Вместо того чтобы нападать на нас, когда мы все вместе, он решил попытаться уничтожить нас по одному.
— Каким образом?
— Не поднимая шума. Яд. Веревка. Удар кинжалом.
— С ведома ваших хозяев?
Дион помедлил.
— Может быть. Может быть, и нет. Рабов можно подкупить или заставить сделать что-то при помощи шантажа. Но подкупать и шантажировать можно и хозяев, особенно когда для этого привлекаются люди, которые дружат с царем Птолемеем.
— Люди вроде Помпея?
Дион кивнул:
— И я подозреваю, что среди знатных римлян — может быть, даже среди сенаторов — есть такие, кто не откажется от одного-двух убийств, лишь бы приобрести благосклонность Помпея или отплатить ему за деньги, взятые у него в долг.
— Осторожнее, Дион. До сих пор ты говорил, что за всеми этими убийствами стоит ваш царь. Теперь ты намекаешь на человека, который считается в Риме самым популярным полководцем и в будущем, возможно, станет диктатором.
— Уверяю тебя, что за всеми этими убийствами стоят определенные люди. Царя Птолемея сейчас даже нет в городе. Он удалился в Эфес на зиму, оставив все в руках у Помпея. А почему бы и нет? Помпей не менее Птолемея заинтересован в том, чтобы Египтом правил прежний царь, поэтому он продолжает нападать на членов делегации. С тех пор, как мы прибыли в Рим, его агенты вынюхивают нас одного за другим.
Я покачал головой.
— Ты признал, что у тебя нет прямых доказательств виновности царя Птолемея, Дион. Есть ли у тебя доказательства, которые свидетельствовали бы против Помпея?
Он взглянул на меня и долгое время молчал.
— Несколько ночей назад кто-то пытался отравить меня в доме Луция Лукцея. Тебе нужны доказательства? Мой раб умер в ужасных мучениях, корчась и задыхаясь на полу, после одной-единственной ложки супа, поданного мне в отдельную комнату!