Я ворочался и крутился с боку на бок, пока наконец не оказался на ногах. На мне была длинная туника для защиты от ночного холода. Я обулся и взял с собой шерстяной плащ.
Оказавшись в саду, под укутанным тенью взглядом Минервы, я посмотрел наверх, на небесный свод, покрытый ярким звездным мерцанием. Воздух был чистым и холодным. Я разглядывал созвездия и, чтобы побыстрее утомиться, пытался вспомнить их имена, как латинские, так и греческие, которые узнал еще в те годы, когда жил в Александрии: Большая Медведица, которую Гомер называл Повозкой, а другие зовут Семью Запряженными Волами; Малая Медведица, которую зовут Хвостом Собаки; Коза, которую иные сравнивают с хвостом Рыбы…
Мне по-прежнему не спалось. Нужно прогуляться. Нескольких кругов вокруг фонтана в атриуме явно было недостаточно, чтобы прогнать бессонницу. Я подошел к входной двери и отпер ее. Переступив порогу я оказался на гладкой мощеной мостовой.
По ночам Палатин представляет собой, пожалуй, самое безопасное место во всем Риме. Во времена моего детства люди здесь жили так же смешанно, как и во всех прочих районах, где бедные и богатые, патриции и плебеи теснились все вместе. Но Римская империя начинала свои великие завоевания, и отдельные семьи становились не просто богатыми, а богатыми феноменально, и они выбрали Палатин с его близостью к форуму и с его возвышенным положением над другими, не столь здоровыми участками вокруг Тибра и прилегающими к ним узкими долинами в качестве места своего проживания. С годами многоэтажные помещения, битком набитые семьями бедняков, сносили квартал за кварталом, а на их месте строили большие, просторные дома, отделенные друг от друга участками зелени и небольшими садами. На Палатине до сих пор сохранились скромные обиталища, и не все его жители по-настоящему богаты (я сам лучшее этому подтверждение), но все же он давно превратился в район обитания богачей и представителей знати. Я живу на южной стороне холма, которая спускается от Дома весталок к форуму. В числе моих соседей, чьи дома расположены неподалеку, — едва ли в радиусе полета стрелы от моего, — находятся Марк Красс, самый богатый гражданин Рима, и мой прежний покровитель Цицерон, лишь в сентябре прошлого года с триумфом вернувшийся из политической ссылки и теперь занятый восстановлением своего жилища, разрушенного разъяренной толпой два года назад.
Люди такого рода имеют телохранителей — целые отряды, и не просто силачей, а хорошо обученных гладиаторов, и такие люди требуют порядка, по крайней мере в непосредственной близости от своих домов. Поэтому бродячие банды пьяных забияк, терроризирующие по ночам кварталы Субуры, не рискуют забираться на Палатин. Насильники и воры совершают преступления в других районах, выбирая более уязвимые жертвы. С наступлением темноты улицы Палатина бывают тихи и почти пустынны. Человек здесь может совершить короткую прогулку по холодному ночному воздуху под яркой луной наедине со своими мыслями, не опасаясь за свою жизнь.
И все же, услышав приближающийся шум пьяных голосов, я почел за благо укрыться куда-нибудь, пока они меня не минуют. Я прижался к стене ближайшего дома под тенью ветвей тисового дерева. Через улицу от меня находилось трехэтажное здание почтенного возраста, что стоит в конце нашего квартала. Это место было хорошо застроено и содержалось в надлежащем порядке, будучи собственностью Клодиев, древнего и прославленного патрицианского рода. Здание пережило все перемены, произошедшие на Палатине, и все еще было поделено на первый этаж, где сохранялась лавка, и на верхние этажи, служившие для жилья. Весь второй этаж в настоящее время снимал Марк Целий, молодой человек, несколько лет назад впутавший меня в битву умов, которую Цицерон вел с Катилиной. Я узнал его голос вперемешку с другим, приближавшимся ко мне с восточной стороны улицы.
Я стоял, спрятавшись в тень. Мне незачем было бояться Целия, но мое расположение духа явно не подходило для пьяной компании. Когда он и его друг подошли ближе, шатаясь от одной стороны улицы к другой, я увидел их тени, которые лунный свет отбрасывал перед ними, словно длинные, паукообразные щупальца. Они шли, положив руки друг другу на плечи, шагая то в одну сторону, то в другую, разговаривая то криком, то шепотом. Не в первый раз мне доводилось видеть Марка Целия, возвращавшегося домой в таком виде. Чуть больше тридцати лет от роду и довольно красивый собой — необычайно привлекательный, на самом деле, — Целий принадлежал к тому кругу римской молодежи, о котором Дион говорил сегодня днем, когда описывал Публия Асиция — человека, которого он подозревал в попытке отравить его: обаятельные и неглупые молодые люди хорошего происхождения, но с неясными перспективами, печально известные полным отсутствием щепетильности, остроумные и неплохо образованные, имеющие пристрастие к затяжным попойкам и скандальной поэзии, любезные, льстивые и не заслуживающие доверия ни при каких обстоятельствах. Целий и его друг возвращались, должно быть, после затянувшейся вечеринки в одном из фешенебельных домов по соседству. Удивительно было лишь то, что они шли одни, не прихватив с собой молодых женщин, разве только, конечно, что они собирались довольствоваться этой ночью обществом друг друга.