У Метона в запасе оказалось множество жутких историй, которыми он поразил воображение старшего брата и вызвал дрожь у своего пожилого отца. Засады с рассветом, полуночные рейды, сражения с варварскими племенами, названия которых невозможно выговорить, — я слушал, как он описывал подробности, и мне хотелось прикрыть глаза рукой, так живо вставали перед моим взором бурные образы: Метон, схватившийся врукопашную с громадным волосатым галлом, или увиливающий от града стрел, или прыгающий с катапульты, объятой пламенем. Я глядел на него, широко раскрыв глаза, одновременно удивленный, встревоженный, гордый и печальный от того, что знакомый мне мальчик бесследно исчез, а его место занял мужчина. Хотя ему было всего двадцать два, я заметил несколько седых волос в непокорной курчавой шевелюре на его голове, а подбородок его покрывала щетина. Его речь, особенно в волнительные моменты при описании сражений, была обильно приправлена солеными солдатскими словечками — неужели это его прозу Цезарь действительно ценит так высоко? Пребывая на отдыхе в зимнем лагере, Метон завел себе привычку каждый день ходить в одной и той же одежде — темно-синей застиранной шерстяной тунике. Я сделал удивленное лицо, когда заметил такую неряшливость, но ничего не сказал, даже когда разглядел множество темных пятен, больших и маленьких, покрывавших ткань в разных местах. Затем я понял, что пятна эти собирались в основном тем, где на воине сходятся застежки доспехов и вдоль края его кожаного плаща. Пятна эти были потеками, оставленными кровью его врагов, просочившейся через доспехи.
Метон рассказывал нам о горах, которые ему пришлось преодолевать, и о реках, которые он форсировал, о галльских деревнях с их необычными видами и запахами, о гениальности Цезаря, умеющего перехитрить местные племена и подавить их выступления (на мой взгляд, поведение прославленного полководца отличалось неприкрытой жестокостью и способностью к самому низкому предательству, но я благоразумно держал эти мысли при себе). Метон подтвердил, что галлы — люди необычайно крупных размеров, многие из них просто гиганты. «Они считают нас низкорослым народом и смеются нам прямо в лицо, — сказал он. — Однако им не приходится смеяться долго».
Метон горел желанием услышать новости из Рима. Экон и я пересказали ему все сплетни последних дней, какие смогли вспомнить, включая и недавние интриги вокруг египетского кризиса.
— Помпей и твой любимый полководец, похоже, сравняли очки в последней игре, — заметил Экон, — исторгнув равное количество серебра из запасов царя Птолемея в обмен на подкуп сената, чтобы тот одобрительно посмотрел на его попытки оставить за собой египетский трон. Зато Красс остался вне игры.
— А что нужно Крассу от Египта? — воскликнул Метон, у которого помимо преданности Цезарю были свои причины не любить известного миллионера. — Он и так достаточно богат.
— Для Красса Красс никогда не будет достаточно богат, — сказал я.
— Если он хочет участвовать в состязании, — сказал Метон, с рассеянным видом потянувшись за своим коротким мечом и играя его рукояткой, — Крассу нужно выспорить у сената новое назначение на пост военачальника и впечатлить народ несколькими военными победами. Серебро добывает голоса, но лишь слава приносит величие, — добавил он, и я спросил себя, кому принадлежат эти слова — Метону или самому Цезарю, финансовое положение которого с каждым годом становилось все более шатким, тогда как список его побед продолжал удлиняться.
— Но Помпей усмирил Восток, а теперь Цезарь усмиряет Галлию, — сказал Экон. — Что останется Крассу?
— Ему просто придется найти себе новых врагов, — ответил Метон.
— Что ж, Египет находится так далеко, как только могут унести меня мысли, — сказал я и продолжил рассказывать о том, что я узнал от Диона вечером накануне того, как мы покинули Рим. Благодаря своей близости к Цезарю и его штабу, Метон уже слышал кое-что об убийстве александрийских послов, но не представлял себе всех масштабов скандала. Он был искренне потрясен, и я удивился про себя, как может быть встревожен простым убийством человек, привыкший к резне кровопролитнейших сражений. Эта мысль расстроила меня, поскольку я внезапно остро ощутил, как растет дистанция между мной и Метоном. Когда я стал описывать необычные обстоятельства визита, который нанесли мне Дион и его спутник, а также их наряды, — философ, одетый женщиной, и галл, одетый мужчиной, — Метон разразился взрывом смеха. Его смех побудил меня остановиться на более мелких подробностях, отчего он захохотал еще громче. Внезапно щетинистый подбородок и кровавые потеки на одежде перестали застилать мне глаза. Я снова видел перед собой смеющееся лицо мальчика, которого усыновил много лет назад, и понял, что нашел то, ради чего приехал сюда.