Она ничего не чувствовала. Многие месяцы это было единственным способом сохранить рассудок.
— Отец хочет увидеть тебя, — сказал адвокат. — Он в камере ожидания.
С детства приученная беспрекословно подчиняться, она отправилась к отцу. Разговор был коротким. Он дерзко уставился на нее, уверенный в своей власти, а затем попросил позаботиться о матери. Не в силах изменить своей привычке быть послушной дочерью она ответила:
— Да, папа.
Его же, похоже, совершенно не волновало, кто позаботится о его дочери.
При выходе из камеры Антуанетте сказали, что с ней хочет поговорить судья. В своем кабинете, без парика и красной мантии, он уже не производил такого грозного впечатления, а выглядел добрым. Сидя в маленькой комнатке, она внимала словам, которые утешали и успокаивали ее.
— Антуанетта, со временем ты поймешь, а может, уже поняла, что жизнь часто бывает несправедлива. Люди осудят тебя, и ты это знаешь. Но я хочу, чтобы ты внимательно выслушала меня. Я читал полицейские отчеты, видел результаты медицинской экспертизы. Я точно знаю, что случилось с тобой, и я абсолютно уверен, что в произошедшем нет ни капли твоей вины. Ты не сделала ничего плохого, и тебе совершенно нечего стыдиться.
Он улыбнулся и проводил ее до двери.
Когда Антуанетта вышла из здания суда, в ее голове все еще звучали эти слова. В течение многих лет в этих словах она находила утешение. Именно эти слова помогли ей встретиться лицом к лицу со своей семьей и с городом, где никто не разделял мнения судьи.
Глава 3
Шел 1961 год, около полутора лет миновало с тех пор, как отца Антуанетты посадили в тюрьму за то, что газеты назвали «серьезным преступлением по отношению к несовершеннолетней». Судебный процесс проходил без посторонних, чтобы избежать огласки, но это ничуть не помогло. Каждая деталь этого дела считалась секретом, который, однако, был известен всем, и каждый в Коулрейне считал своим долгом быть в курсе того, что случилось. Все знали и все обвиняли Антуанетту. «Она сама была не прочь, — шептали за ее спиной. — Иначе почему она так долго молчала? А когда забеременела, стала кричать об изнасиловании и опозорила семью своего отца».
Антуанетту исключили из школы. Семья отца отказалась от нее. Город закрыл перед ней свои двери. Куда бы она ни пришла, люди не замечали ее.
Рут, матери Антуанетты, отчаянно хотелось скрыться от этого позора, от бесчестного преступления своего мужа, от клейма его тюремного заключения. Ей хотелось бежать прочь от постоянных сплетен и разговоров за спиной. Ничто не могло убедить ее остаться. Рут поспешно продала дом и черный «ягуар» Джо, но, несмотря на это, деньги закончились очень быстро.
В полном унынии вдвоем с Антуанеттой они переехали из Коулрейна в Белфаст, где в бедном районе Шанкхилл был арендован крошечный дом. Отъезд из Коулрейна принес Антуанетте огромное облегчение, хотя ее мечты об образовании были разбиты в пух и прах и ей пришлось работать няней, чтобы помочь матери деньгами. А Рут устроилась управляющей в городское кафе.
Но боль и отчание продолжали преследовать Антуанетту. Столько времени ее отвергали все, кого она любила, что это не могло пройти бесследно. Она чувствовала себя никому не нужной, нелюбимой и бесполезной. «Единственное решение, — думала она, — уйти из этой жизни, в которой для меня нет места». Антуанетта приняла горсть таблеток, запивая их виски, а затем пятнадцать раз полоснула лезвием по запястьям. Она выжила, правда, ей пришлось три месяца провести в госпитале для душевнобольных в окрестностях Белфаста. Так как ей было только пятнадцать, ее пожалели и решили обойтись без медикаментозного лечения и, что самое главное, без электрошока. Вместо этого ей прописали ежедневную психологическую терапию, и со временем она избавилась от депрессии и смогла уехать домой, чтобы начать новую жизнь.
Пока Антуанетта находилась в госпитале, Рут удалось купить дом. Переехав в новое место, Антуанетта впервые за много лет почувствовала, что, возможно, ее жизнь изменится к лучшему.
Их новый дом в викторианском стиле был очень милым, но запущенным. Его маленькие тесные комнатки были обставлены дешевой мебелью, штукатурка на стенах начала обсыпаться, а оконные рамы и плинтуса потрескались от старости. Предназначенные для больших окон, шторы с крупным цветочным узором были укорочены и свисали нелепыми складками до половины стены, а выцветшие и потертые ковры в цветочек совершенно не сочетались с ними по рисунку.