Но с недавних пор его стройная, сказать лучше — безупречная система жизненных устоев пошатнулась. Он сам нанёс по ней удар, когда увидел на невольничьем рынке рыжекудрую варварку с прекрасной кожей, не попорченной веснушками, что удивительно, с колдовскими глазами… А оценивающий взгляд, отнюдь не стыдливый или испуганный, которым красавица буквально прощупывала будущих покупателей, заставляя многих проверять содержимое кошелька или пояса на предмет, хватит ли денег на столь яркую птичку… О, этот взгляд сразу дал понять прожженному интригану-евнуху, что перед ним не какая-нибудь скромница и пугливая лань, но хищница, которая, при соответствующем воспитании превратится в пушистую, с виду ласковую кошечку, но, цепляясь железными ядовитыми коготками, сумеет вскарабкаться по золотым ступенькам не просто на ложе Хромца, но и на спинку трона. Сердце кастрата дрогнуло впервые в жизни. Он узрел, наконец, смысл существования, мечту, к которой тянулся неосознанно долгие десятилетья: свою фаворитку, свою будущую хасеки, а, возможно затем и валиде. Ставленницу. Он взрастит из неё достойную султаншу, свою опору и власть, а, возможно, и всемогущество, ибо нашёптывающий умной валиде умные мысли, заправляет уже не Сералем, но… Империей.
Не удивительно, что ещё там, у помоста, на котором невольниц заставляли демонстрировать свои прелести, он видел перед собой не совершенную грудь и тончайшую талию, не холмы ягодиц и пышную гриву, переливающуюся всеми оттенками охры, кармина и меди, а грядущее, от которого кружилась голова.
Покупкой этой невольницы он обеспечил себе блестящее будущее.
А заодно… вроде бы походя решил одну небольшую проблему, которая, на самом-то деле, беспокоила его давно, как заноза в заднице.
Вернее, думал, что решил. До тех пор, пока уважаемая Айлин-ханум, чтоб ей больше не найти себе достойного мужа и покровителя, не обратила внимания на рыжеволосую соплячку, веснушчатую, как воробьиное яйцо. О Аллах, что за блажь? Кто вообще видел конопатых танцовщиц? Но нет, Луноликая носилась с ней, как курица… тоже с яйцом, заставив заговорить о себе и своей ученице весь гарем. И теперь с каждым днём капа-агасы бледнел и худел от опасения, что рыжая мелочь, тощая, как скелет, место которой было где-нибудь на кухнях, а не в ногах Великого, хоть случайно, но попадётся ему на глаза. А к тому шло. Пока она числилась просто выбракованной из-за своего недостатка одалиской, её не пускали на общие смотрины наложниц, но теперь она будет танцевать! Перед державными очами! Убрать же её незаметно уже не получится: пропажа ученицы самой подруги валиде не сойдёт с рук.
Эх, жаль, что он не сделал этого раньше… Впрочем, сетования ни к чему: сама валиде после смотрин велела учить девчонку танцам; а память у неё, как и у сына, была крепка. Она могла в любой момент вспомнить о маленькой нескладной Кекем, и поинтересоваться ею просто, чтобы узнать, как выполняются распоряжения. Поэтому давно уже над рыжей висел незримый статус неприкосновенности.
Но самое главное — о ней могла вспомнить не только Гизем-ханум.
И вроде бы Махмуд-бек решил застарелую проблему, но… способом, опять-таки недостойным честного слуги. Нарушил свой долг. Обманул, и кого? Господина всей Вселенной… О Аллах, только бы ему не попалась на глаза эта худышка!
Ах, если бы она оказалась негодной танцовщицей! И что в ней нашла Луноликая?
Потому-то и затрясся Махмуд от вызова к султанше, как банановый лист, побиваемый градом, ибо теперь в каждом слове и жесте великих мира сего чувствовал изобличение… Но, догадливый, вывернулся и на этот раз: списал трясучку на малярию и передал через мальчика, что нижайше и припадая к стопам, просит Солнцеликую его извинить, ибо вот только что, на глазах у всех, сражён приступом не опасной, но очень приставучей болезни, но явится, как только будет в состоянии ползти к Величайшей и Милостивой.
Использовал панический страх стареющей и молодящейся валиде перед любого рода болезнями.
И теперь дрожал ещё и по этой причине: что, если она раскусила нехитрый манёвр, и палач уже поджидает за узорчатыми дверьми её покоев? Сейчас его выведут во дворик, уткнут физиономией в клумбу, дабы не орошать нечистой кровью белые плиты, по которым ступает нога Великой Матери, а сама она будет смотреть из-за раззолоченной решётки окна, как взмахнёт ятаган и со свистом обрушится на его голую, такую тонкую шею. Она любит доводить задуманное до конца, их Госпожа.