Горбачева Вероника
Когда возвращается радуга
Книга 2
Пролог
— И больше я прошу не возражать!
Мощная дубовая столешница крякнула и прогнулась под кулаком Его величества Генриха Второго Валуа, но выдержала. Поморщившись, монарх потёр державную десницу и продолжил, нарочито гневно раздувая ноздри:
— Или мне напомнить о твоём долге дворянина и подданного? — Жестом осадил пытавшего было возразить собеседника, и добавил несколько смягчённо: — Да, да, сознаю, что ты и без того не щадишь ни жизни, ни времени для достижения моих целей. На дипломатической службе тебе нет равных, и Золотой мир с Османской империей — это твоя заслуга…
— Не преувеличивайте, государь, — потупившись, заметил молодой человек, одетый не по сезону легко. За окнами королевского дворца бушевала невиданная для апреля метель, гость же был облачён в роскошный, но чересчур лёгкий камзол, покроем подозрительно напоминающий восточное одеяние, разве что шитья меньше и полы покороче. Но талию незнакомца, по примеру многих мусульман, перепоясывал кушак из драгоценного алого шёлка, а на ногах красовались чудесные сафьяновые сапожки, словно только что стачанные лучшим константинопольским мастером.
— … и Франджипани, и Бомарше…
— Да, да, — нетерпеливо перебил король. — Но не скромничай, Филипп. Ты делаешь своё дело незаметно, однако, словно та пресловутая капля — «Gutta cavat lapidem…» — точишь камень «не силой, но частым паденьем»… Ты хоть сам-то знаешь, отчего тебя так обожают во Франкии? Или не задумывался о чувствах простолюдинов? Толпа, конечно, по обыкновению преувеличивает заслуги своих любимчиков, но даже если десять тысяч рабов и рабынь уменьшить в десять раз — получается, что ты спас от оков и вернул на родину не менее тысячи моих подданных, причём самых разных сословий, не гнушаясь выкупать у османцев не только дворян и солдат, но и обычных селян и рыбаков, коих злым ветром занесло на невольничьи рынки. А красотка, которую ты привёз из самого гарема Хромца? Да её возвращение пресекло целую междоусобицу в Нормандии, ведь два враждующих семейства волей-неволей примирились, когда молодой граф Ла Вотт похитил единственную наследницу ненавистного ему дома, эту… как её… Ильхам, да? И обвенчался с ней, положив конец кровной мести. Вся провинция вздохнула спокойно. Да что я тебе рассказываю, ты и сам всё знаешь! И вот сейчас, Филипп де Камилле, я, твой король, прошу тебя ещё об одной услуге. Прошу не как подданного — как друга, а таковых у меня, сам знаешь, не так много.
Вздохнув, гость прошёлся по мягкому ковру, казалось, всё ещё хранящему жар южного солнца, под которым когда-то ткался, впитавшему блики от белокаменных стен и высоких заборов, благоухающему травами и ароматами Востока. Ковер этот, в котором нога по щиколотку утопала в длинном ворсе, как в траве, он самолично привёз неделю тому назад, как подарок от Солнцеликого Тамерлана королю дружественной прекрасной Франкии; привёз вместе с прочими бесценными дарами Хромца. Но самым главным подарком далёкой дружественной державе оказались не изделия Истамбульских ковроделов и ювелиров, не ткани и благовония, не кофе и пряности, а драгоценные фолианты и рукописи, передаваемые в дар Сорбонскому и Эстрейскому университету. Библиотека прославленного лекаря, мудреца, звездочёта и поэта Аслан-бея согласно воле покойного владельца была разделена, ещё при его жизни частично скопирована — и отправлена в Европу — во имя распространения Науки и идей Просвещения. Поговаривали, что некоторым экземплярам в драгоценной коллекции более пяти веков. И теперь это сокровище вот-вот должно было прибыть в Лютецию. Два корабля, на одном из которых плыл дипломат, на втором — под присмотром душеприказчицы везлось наследие великого учёного, оказались, к сожалению, разобщены в пути штормом, но недавно от отставшего прибыл в Османское посольство голубь, с доброй вестью, что «Солнцеподобный» в двух днях пути от Марселя.
— Я…
Филипп де Камилле глубоко вздохнул и поклонился. Сдержанно ответил:
— Я верный слуга и друг Вашего Величества. И ежели вам, сир, угодно, чтобы я женился на вдове почтенного Аслан-бея — я женюсь. На всё ваша воля.
Генрих нервно дёрнул бровью. Буркнул угрюмо:
— Не нужно мне слепое подчинение и такая же слепая преданность. — Помедлив, потянулся к кувшину, самолично, опережая метнувшегося в его сторону лакея, наполнил драгоценные кубки венецианского стекла. — Поди прочь! — махнул слуге. — Мы желаем говорить с графом наедине. Так вот…
Протянул кубок гостю.