Но снова в сердце заползает страх, как тогда, в роще…
…Это сейчас она знает, что ужас, захлестнувший её волной при виде безобидного луга, был напущен злой волей извне. А тогда ей было не до рассуждений, хотелось бежать, куда глаза глядят, спрятаться; да хоть в землю зарыться! Если бы не Тук, вовремя её перехвативший — она давно бы мчалась по дороге… да сама не знает, куда, лишь бы как можно дальше.
— Расскажи. Расскажи, дочь моя… — тихо твердил он, гладя её по голове. — Легче будет, как выговоришься…
Странно, но в тот момент ей показалось, что это сам мудрый эфенди её утешает. Должно быть, потому она даже не заметила, как выложила ему всё — сперва сбивчиво, потом, приходя в себя, более внятно, но всё же торопясь излить то, что, оказывается, столько лет копилось в самом потаённом уголке души, о чём она ни разу ни говорила; няня Мэг и без того всё знала, Аслан-бей тоже, а больше не с кем было, да и не вспоминалось… Слова так и лились из неё потоком, но главное — она ни разу больше не запнулась, хвала Аллаху и Всевышнему, а то ведь успела порядком напугаться, что проклятое косноязычье вернулось.
И снова она видела гаремный двор, и падающее тело Айше, и ручку маленького братца, недвижимую, со сведёнными пальчиками и посиневшими ногтями и с подаренным маленькой Ирис совсем недавно браслетом из ракушек. Опять суровые воины — уже не продажные янычары, выдавшие Баязеда, а личная гвардия Хромца — выстраивались в ряд, и отчётливо слышались приближающиеся шаги нового Владыки. Императора. Великого Султана.
«Баязедово отродье…»
«Покажешь мне её через три года…»
«Девственниц оставьте, остальных утопить…»
Потом мелькнуло лицо наложницы, решившей выдать Ирис — и пропало. Потом — унизительный осмотр суровой лекарицы…
…и первая встреча с Аслан-беем. Вернее, она тогда думала, что первая, а он-то, оказывается, видел её ещё грудным младенцем. И Мэг узнал тотчас. Оттого и выхлопотал для них отдельную каморку, и только через несколько лет разрешил отселить девочку в общий гарем — когда подросла, окрепла и научилась защищаться.
Сейчас, достаточно зная дорогого эфенди, Ирис поняла, что излечить её от заикания мудрый старец мог уже тогда. Но не стал. И намеренно давал ей лекарство, сдерживающее рост и развитие, чтобы не похорошела и не расцвела раньше времени, не привлекла бы внимания Тамерлана, не обнаружила бы магию, запрещённую в Серале. Он защищал её всегда. И даже сейчас оберегает в мудрых наставлениях…
Это озарения снизошло на неё там же, у тихого ручья в рощице, где брат Тук выслушивал её откровения. Сошло, принеся с собой неожиданное спокойствие и волну нежности и благодарности к названому отцу.
Слёзы высохли.
Она помолчала — и уже спокойно дорассказала, как сложилась её и Мэг дальнейшая жизнь, как получилось, что она угодила к франкским послам — «подарком» от султана, даже, невольно засмеявшись, вспомнила, как массировала Бомарше пятки, а тот блаженно стонал, немного нарочито, чтобы тем, кто случайно или намеренно подслушивает за дверьми, казалось, что здесь царит разгул страстей…
А потом, когда брат Тук спросил, каким же образом она всё же исцелилась — пришлось вспомнить и о казни Гюзем.
— Какая страшная юность, дитя моё, — помолчав, сказал он. — Насколько я знаю, в нашем обществе о гаремах восточных царей сложилось представление, как о местах наслаждения, сладострастия и распутства, ведь редко кому приоткрывается некрасивая правда. А, в сущности, на Востоке, как и на Западе одно: чем ближе к короне, тем опаснее… Счастье, что рядом с тобой оказались два ангела-хранителя: твой будущий супруг — и твоя кормилица. Отняв родителей, Господь постарался не оставлять тебя одну в твоём страшном мирке.
…Вот кому непременно нужно сообщить о старике О’Ши. Брат Тук, конечно, пожурит её за самовольство; но посоветует, как вести себя дальше.
…Верная своему слову, она не выходила нынче в госпиталь. Но сёстры не пеняли ей за это: их гостья сегодня и сама-то выглядела больной. Не станешь же им объяснять, что таковы последствия защиты от поползновений одного чересчур уж настырного друида! Поэтому… Ирис отправилась поливать розы в монастырском саду. Отдыхать душой, укреплять ослабевшее тело и немного печалиться о своей потере в Эстре.
Монотонный труд прекрасно отвлекал от грустных мыслей.
В очередной раз вытянув не слишком тяжёлое ведро из колодца, она перехватила поудобнее дужку, отошла на несколько шагов…