Он хорошо помнил её рассказ — о встрече с королём Франкии, которого она тогда знала как «господина Анри» и полюбила с первого взгляда; как они расстались, как потом благородный маркиз влюбился и предложил ей руку и сердце, и всю оставшуюся жизнь окружал их любовью и заботой… Умом понимал, а вот сердце всё никак не могло смириться, что добрый старый отец — не родной.
Мамин рассказ он выслушал. Может, стоит всё-таки поговорить с тем, кто упорно пытается с ним подружиться? Послушать его? Побеседовать, как мужчина с мужчиной — так, бывало, говаривал бодрый маркиз де Клематис, беря его за руку и не выговаривая, но обсуждая очередную мальчишескую шалость, а потом объясняя, почему нехорошо выщипывать хвост павлину или подмешивать вино в поилки… Но время глупостей прошло, рассудил взрослый Анри, и пора принимать взрослые решения. Он не допустит, чтобы мама снова плакала. Придётся поговорить с этим так называемым отцом серьёзно, будь он там король-раскороль.
Он приложил палец к губам — чтобы большой Анри помолчал и не выдал его присутствия, поскольку незачем женщинам знать о мужских переговорах. И махнул рукой, призывая следовать за собой. На цыпочках выскользнул за дверь, ведущую в холл, а оттуда — в сад.
Поколебавшись, Генрих погладил нагревшееся под его ладонью дерево. Прошептал:
— Я ещё вернусь, Энни. Даже думать забудь о менталистах, поняла? Я запрещаю.
Несмотря на тишину, знал: она слышит.
Сдержал вздох — и помчался за сыном.
***
Он шёл за мальчиком, шагающим к садовой беседке, и тихо умилялся. Всему. Тому, как он по-взрослому тот заложил руки за спину, что придавало его маленькой фигурке ещё большей целеустремлённости; и его серьёзности, взрослой речи… Малышу семь с половиной, а он так рассудителен, выдержан и спокоен, хоть это и не мешает ему иногда срываться на шалости и выдумки, которым можно подивиться… Уже несколько раз король ловил себя на том, что отчаянно ревнует к покойному маркизу де Клематису: это ему, а не Генриху, довелось видеть, как рос, креп на глазах маленький Анри, как делал первые шаги… Это он дарил ему первую лошадку, торжественно вручал маленькую учебную шпажку с родовым гербом на эфесе, брал с собой на охоту, с гордостью представлял гостям: «Мой сын. Наследник…» И в то же время Его Величество испытывал огромную благодарность к старику, приставившему к ребёнку лучших учителей и воспитателей, достойных дофина. Несмотря на свою известную непоседливость и чудинку, не прошедшие с годами, маркиз отличался редким умом и проницательностью, и потому король не сомневался: де Клематис прекрасно знал, чьего ребёнка он растит. А чистая и беззаветная любовь мальчика к его памяти говорит о многом.
Они стояли друг против друга в небольшой беседке, оба — заложив руки за спину, сосредоточенные, серьёзные и удивительно похожие.
— Итак, господин Анри, — прервал молчание король, — вы хотели со мной поговорить?
— Совершенно верно, сир, — не теряя серьёзности, отвечал мальчик. — Обстоятельства вынуждают меня сделать вам предупреждение.
Генрих заинтересованно приподнял бровь. Анри же нахмурился:
— Как старший мужчина в семье… — начал он.
На лице короля не дрогнул ни один мускул. Его величество прилагал все усилия, чтобы не расхохотаться.
— … вынужден сообщить, что меня беспокоит то, что происходит между вами и моей матушкой. Мне это не нравится! — выпалил мальчик, на миг сорвавшись с официального тона. Но тотчас напустил на себя прежний суровый вид. — Я не возражал против ваших встреч, когда она им радовалась. Но, господин Анри…
Король вздёрнул и вторую бровь. Надо же! Будь на месте его сына записной дуэлянт, задира и бретёр — даже он не сумел бы так ловко «забыть» о высочайшем монаршем титуле и как бы случайно назвать его условным именем, под которым он обычно путешествовал инкогнито.