Стараясь не смотреть по сторонам, девушка поторопилась вслед за ханум, заглядевшись на новую наставницу, невольно подражая её походке – плавно покачивая бедрами, ступая легко и невесомо, будто паря над мраморным полом, и даже однажды также непринуждённо встряхнула головой, когда «луноликая» освободилась от нескольких лишних заколок в причёске. Сейчас она взирала на учительницу с немым восторгом, ощущая даже некое благоговение. Пока не наступила пора окриков и муштры, Ирис вдруг увидела перед собой этакую языческую богиню, свободную, прекрасную, которой хотелось поклоняться, настолько она была…
Да. Прекрасна.
И, наверное, это осознавала не только маленькая рыжая девчонка. Ибо прекрасные девы, занявшие к тому времени облюбованные места кто на массажных столах, кто у бассейна, невольно провожали взглядом эту прекрасную пару: одну – в расцвете мастерства и женственности, и другую, похожую на тонкий бледный росток, тянущийся к солнцу – но таивший в себе все признаки грядущей красоты.
И даже валиде из своего тайного чертога, куда не раз водила сына посмотреть на своих гурий в их первозданном виде – и та не удержалась, одобрительно кивнув. А потом отыскала взглядом новую фаворитку сына, Гюнез, не подозревающую, что за ней наблюдают, и скривившуюся в этот момент, словно от цельного лимона без кожуры... и насторожилась.
Сдвинула брови, словно желая что-то понять.
Тень задумчивости пробежала по лицу монгольского божка.
– Капа-агасы ко мне, – не оборачиваясь, приказала служанке. – Не сейчас, после шербета. – И добавила, уже для себя: – Очень интересно…
***
– Будешь являться сюда каждое утро, – строго повторила Айлин-ханум. – И до тех пор, пока я не скажу, что достаточно; а случится это не скоро. Тебе нужно нарастить определённые мышцы. Глядишь, и грудь, и бёдра подправим, сколько сможем. Понравился тебе Али?
Ирис только плечами пожала. Впрочем, что уж душой кривить - понравился. Разумеется, речь шла не о самом массажисте, а о его чудесном искусстве. До этого ей нечасто приходилось испытывать на себе прелести силового массажа, лишь расслабляющую часть, которая, надо сказать, не особенно ей нравилась. Девушка никак не могла понять, отчего это некоторые одалиски под руками чернокожих рабов, специально обученных искусству растирания и умащивания тела, начинают прерывисто дышать и даже постанывать. Вернее, догадывалась, но… умом не принимала. Ну, погладили как-то приятно, и что? Когда ей казалось, что руки евнуха-массажиста слишком уж вольно себя ведут на её теле, она нетерпеливо отдёргивалась, а пару раз, случайно дёрнувшись, заехала одному пяткой в живот. Должно быть, болезненно, потому что больше особых приёмов к ней не применяли. А однажды она уловила обострённым от природы слухом, как одна из кальф шепнула другой: «Совсем нет чувственности. Безнадёжна. Нечего на неё время переводить».
С Али всё было иначе. Он начинал с лёгонького поглаживания, разминания пальцев, ступней, икр, затем, поднимаясь к бёдрам и ягодицам, переходил к более жёстким движениям… но и только. Никакой интимности. Под его руками Ирис ощущала себя тестом, которое не безжалостно, не равнодушно, но трудолюбиво вымешивали, хлестали, лупили, вертели в руках, формируя то, что нужно повару, но только не девушку на ложе страсти, каковую пытались из неё вылепить другие. Да, Али не шутил и не заигрывал, его сильные руки действовали порой жёстко. Но отчего-то вместо боли приходила волна бодрящего жара; незримые иглы, со вчерашнего дня засевшие в икрах и пятках, растворялись и исчезали, тело становилось мягким, более гибким. Каждая жилочка, каждая мышца напитывалась силой. Ей казалось: отстранись Али, перестань придерживать её чёрными могучими руками – и она взлетит прямо под купол хаммама, туда, где мерцало сквозь пар множество запотевших окон.
Удовольствие. Впервые она получила удовольствие от массажа. И плевать ей на отсутствие какой-то там чувственности; то, что она испытывала сейчас, наверняка, стократ лучше. Даже если ради этого пришлось вчера трудиться до умопомрачения. И сегодня придётся.
– …Не слышу! – Айлин повысила голос. – Итак: Али тебе понравился?
– Да-а.
Ирис отозвалась нехотя, но не из-за того, что не желала признаваться; просто мешала навалившаяся вдруг сладкая истома. Последние три года под бдительным оком наставниц девушке нечасто выпадало побыть почти в одиночестве, и теперь ей невольно хотелось растянуть восхитительные минуты покоя.
– То-то же…
Ханум с удовлетворением окинула взглядом гигантскую чёрную фигуру массажиста. Ручищи-то, ручищи… не то, что у изнеженных гаремных скопцов! И что в них, безбородых и тонкоголосых, находят бесящиеся с жиру и от скуки наложницы? Вот же он, прямо перед ней, превосходный образчик мужчины. И неважно, что не совсем целый. Ради такого можно и постараться…