– А ка-ак же А-а-али-ше-ер, Ле…Лейла-а? Он-н-ни п-п-при чём?
– Ох, деточка, жалко-то как их всех, бедняжек… Да ведь те изверги, что их порешили, не глядят, детишки перед ними или кто, им главное – Баязедов род вывести, чтобы, значит, спокойнее было. – Нянюшка вдруг ахнула. – А кого же вместо тебя удушили? Тот, новый капа-агасы, ведь обмолвился: все, мол, там: три сына, три дочери… Две дочки от Айше и Фариды, а третья-то кто?
Ирис похолодела.
Недетским чутьём вдруг осознала: третьей должна была оказаться она. Вроде бы забытая всеми, даже отцом... а поди ж ты, кому-то помешала. Если бы не какая-то нелепая путаница – лежать ей таким же тряпичным бугорком среди прочих братьев и сестёр, бездыханной, как и они.
Горло опять сдавило, словно не состоявшейся удавкой.
Не замечая её молчания, Мэг горестно застонала.
– Не иначе, как Гульназ к ним в лапы попалась, племянница Айше, что только вчера приехала с матерью. Не успели о них выведать, а о тебе-то давно знали. Заметили в гареме третью девочку твоих лет, да схватили с остальными наследниками. Вот ведь как оно вышло… Молчи, дитя, молчи. Раз за тебя кто-то умер – живи изо всех сил, чтобы за двоих стараться, слышишь?
«Да как же так можно?» – хотела сказать Ирис, но запнулась – фраза получалась длинная, и осилить её не удавалось. Но нянюшка вновь поняла.
– Можно. Я вот… Жива до сих пор. А у меня на глазах и мать с сёстрами распяли и отца зарубили. Да пока сюда не попала, прошла через пекло. Благо, брюхатая была, таких, как я, да девственниц берегли для продажи, с другими не церемонились. Тебя-то вот недавно женщина осматривала, да отдельно, за загородкой, а нас на торгах выставляли голышом, да ещё и по рукам хлестали, чтобы не прикрывались. Всяк, кто хотел, мог пощупать во всех местах, как корову, и зубы проверить. Вот что страшно, когда с тобой как со скотиной бесчувственной... Ох, дитя…
– Придётся и тебе привыкать к новой жизни, – добавила, помолчав. – Она хоть и сытая будет, а всё же рабская.
Мэг запнулась. Вроде бы сболтнула лишнего, а ведь кто знает, может, уже и завтра, и в сей момент призовут новые хозяева – и начнут измываться. Так пусть уж девочка готова будет к худшему, раз уж деваться некуда.
– Терпи, дитя. Молчи и терпи, нам не впервой, мы привыкли. Тебе хоть котлы на кухне ворочать не придётся, да грязь за всеми выгребать: наложницы живут в холе да в воле. Раз уж так вышло - учись гаремным наукам, они ведь трудные: и письмо, и стихосложение, и танцы, и науки – многое придётся изучать. Старайся изо всех сил. Слабенькая ты… Придётся учиться себя в обиду не давать. Зато – как знать, может, и вознесёшься однажды над всеми, вот и заставишь кое-кого за всё расплатиться.
Ирис свела брови.
– Но-о ка-ак? – сжала кулачки. – Й-йя-а ведь не во-о-ин…
– И что? Девушка, конечно, по природе своей слаба, а потому берёт не силой, а хитростью. Вон, хасеки наша, покойница, скольких в могилу свела, и всё не своими руками…
Ирис в недоумении подняла мокрое от слёз лицо. Сморгнула.
– А ты думаешь, – нянька горько усмехнулась, – что матушка твоя и впрямь от родильной горячки померла? Извели её, голубку. Медленно, да так, что никто и понять не мог, в чём яд-то. Сперва через её молоко сынишки отравились, они же крошечные, много ли им надо, а потом и Эйлин сама… отмучилась, бедная. Да так ей живот резало перед смертью, что криком кричала. Как вспомню… Хорошо, табиб помог, сонным отваром напоил, чтобы хоть без боли ушла. Поэтому – не всех жалей, милая. Айше нечистым путём для своих детей дорогу прокладывала, вот ей и отлилось: как она с другими, так и с ней поступили. Такие вот люди бывают. Будешь жить в гареме – смотри во все глаза, учись пинаться, иначе заклюют, различай людей, кто с добром, а кто удавку на тебя накинуть готов…
Ирис молчала, обессилев от слёз и положив голову на колени Мэг. Слова журчали, обтекали водой, не затрагивая разума, как ей тогда казалось… Но само звучание успокаивало. В мире, вывернутом наизнанку, осталось нечто неизменное: её Мэгги. Нянюшка. Вторая мать.
Опора.
Придёт время, и они узнают, что страшный старик – это сбежавший из изгнания Тамерлан, родной дядя покойного султана. Слишком мягкое правление Баязеда обернулось слабостью армии, которую без труда разгромили перекупленные янычары. На страну надвинулись тьма и казни, а к ним, как на приманку, сразу наполз из-за границ чёрный мор, а потом – саранча, зной и иссушающие пустынные ветра. И орды соседей, желающих потягаться с Железным Хромцом Вторым, как не раз с удовольствием называл себя последний из чингизидов.