Екатерина II чутко уловила пропагандистское значение сусанинского мифа, и потому в декабре того же 1767 года все привилегии потомков «спасителя династии» (к тому времени их, между прочим, насчитывалось аж 153 человека) были в очередной раз подтверждены соответствующим монаршим указом.
Правда, в литературе за время ее царствования сусанинская история всплывала всего дважды, да и то как-то мимоходом – в труде Ивана Васькова «Собрание исторических известий, относящихся до Костромы» в 1792 году и в «Зерцале российских государей» Тимофея Мальгина в 1794-м.
Оно и не удивительно: мифу еще предстояло расцвести – уже на следующем этапе.
Расцвет.
Миф патриотический
В XIX веке потомки Екатерины II уже мало задумывались о легитимации своего положения на троне – время сделало свое дело. Зато для цементирования разноплеменной Российский империи понадобилась общегосударственная патриотическая идея. В окончательном виде она сформировалась в царствование Николая I, в 1834 году, когда Уваров [311] огласил свою знаменитую триаду «православие, самодержавие, народность» – тезис, и в наши дни находящий отклик во многих (слишком многих!) душах. Однако вызрела-то эта «официальная теория народности» не враз… И сусанинский миф, хорошо подогретый патриотическим пафосом Отечественной войны 1812 года, пришелся тут очень в жилу.
Не собираюсь слишком долго занимать ваше внимание, отслеживая каждое упоминание об Иване Сусанине в литературе. Достаточно назвать «Словарь географический Российского государства» Афанасия Щекатова, «Словарь достопамятных людей в России» Бантыш-Каменского [312], «Русскую историю в пользу воспитания» С.Н. Глинки [313], учебники Константинова (1820 г.) и Кайданова (1834 г.); в области художественной литературы – думу Рылеева «Иван Сусанин» и драму Полевого [314] «Костромские леса»; на сцене – оперы Кавоса [315] «Иван Сусанин» и Глинки «Жизнь за Царя» (последняя, кстати, была написана с подачи В.А. Жуковского [316])…
Для нас с вами важно сейчас одно. В фигуре нашего героя сошлись все три магических слова: православие (ибо он, разумеется, был православным по вероисповеданию), самодержавие (ибо он стал «спасителем династии») и народность (как-никак, выходец из народа). Столь емкий символ просто не имел права пропасть втуне.
И не пропал. Напротив, как видите, он стал, как признает Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, «любимым предметом для деятелей искусства всех жанров». Впрочем, и для большинства историков – приятное исключение составляли, пожалуй, только Костомаров и отчасти Соловьев.
Путешествуя в 1834 году по России, Николай I дал разрешение на сооружение в Костроме памятника Михаилу Романову и Сусанину – «во свидетельство, что благородные потомки видели в бессмертном подвиге Сусанина – спасении жизни новоизбранного русской землей царя через пожертвование своей жизни – спасение православной веры и русского царства от чужеземного господства и порабощения». Правда, воздвигнут монумент был по проекту В.И. Демут-Малиновского [317] только в 1851 году. Высеченный на цоколе текст гласил: «Ивану Сусанину, за царя, спасителя веры и царства, живот свой положившему, благодарное потомство». На высоком пьедестале застыл юный царь, увенчанный шапкой Мономаха, а внизу притулилась фигура молящегося Сусанина; рядом было помещено несколько слов о нем и воспроизведен текст обельной грамоты 1619 года.
Закат.
Миф советский
Едва в городе укрепилась советская власть, как памятник этот, разумеется, снесли – по решению Костромского совета депутатов от 5 сентября 1918 года: монархическая идея почиталась вредной, а патриотическая – чуждой, ибо о каким патриотизме могла идти речь в преддверии мировой революции. Однако в канун Великой Отечественной войны, когда позади уже были бои на Хасане и Халхин-Голе, когда вовсю шла подготовка к Финской кампании, патриотическая идея понадобилась опять.
И сразу же вернулась на сцену опера Глинки, до того изъятая из репертуара и вообще не упоминаемая. Премьера ее состоялась 2 апреля 1939 года. Правда, старое название – «Жизнь за Царя» – сменилось новым: «Иван Сусанин», а место либретто Жуковского-Розена заняло так называемое советское, вышедшее из-под пера Городецкого [318] и написанное в соответствии с установками, изложенными Самосудом [319] в статье в «Правде» от 4 июня 1937 года: опера должна была превратиться в «глубоко патриотическую народную драму, направленную своим острием против врагов великого русского народа». В итоге получился дивный памятник сталинского искусства. Из советского либретто бесследно исчезли царь и самомалейшие намеки на монархические чувства народа. Взамен опера наполнилась восславлением, как пишет Виктор Живов, «имперского милитаризма, пафосом национального единства, народного героизма, борьбы со злокозненными интервентами, богатства и величия русской земли».
311
312
313
314
315
316
Либретто Жуковский предполагал писать сам, однако, написав лишь одну сцену, от дальнейшей работы отказался и «сдал», как говорит Глинка, оперу посредственному поэту из числа придворных Николая I, барону Розену. Общий план оперы составил сам Глинка.
317
318
319