В итоге едва ли не всякому нашему соотечественнику Александр Невский знаком со школьной скамьи – по одной из пятнадцати редакций житийной повести XIV века «О храбрости благоверного и великого князя», написанной при участии его сына Дмитрия Александровича и митрополита Кирилла; по беллетризованным жизнеописаниям; по историческим романам; по картинам Хенрика Семирадского, Николая Рериха и Павла Корина, наконец, по фильму Сергея Эйзенштейна[279] (все это, по счастью, в значительной мере избавляет меня от необходимости перед началом повествования напоминать основные факты биографии героя). Историки не перестают заниматься его разносторонней деятельностью, давая ей, замечу, достаточно противоречивые оценки.
Впрочем, более всего он известен двумя славными победами, одержанными в юности, – Невской битвой и Ледовым побоищем (которое, по мнению некоторых историков, ставит князя в один ряд с наиболее выдающимися полководцами мировой истории). «Триумфальные победы 1240 г. в Невской битве и 1242 г. на льду Чудского озера остановили неприятельское нашествие; остались неизменными и границы Новгородской земли», – пишет заведующий отделом славяно-финской археологии Института истории материальной культуры РАН доктор исторических наук А.Н. Кирпичников. Немало ветвей к лавровому венку князя прибавил также более поздний, менее общеизвестный, но столь же легендарный Северный (или, как его еще называют, Финский) поход.
Вот с этих баталий и начнем.
Невская битва
Казалось бы, что нового можно тут сказать? По учебникам, справочникам и энциклопедиям кочуют одни и те же почерпнутые из летописей факты. Вот их сухое и предельно сжатое изложение. Летом 1240 года шведы – возглавляемые то ли ярлом Ульфом Фаси, то ли его двоюродным братом Биргером Магнуссоном (зятем тогдашнего короля Эрика V Эрикссона, прозванного Леспе, то есть Картавым), то ли под совместным командованием обоих этих представителей славного рода Фолькунгов, – поднялись по Неве и стали лагерем при впадении в нее левого притока, Ижоры[280]. Отсюда Биргер направил Александру Ярославичу послание, вызывая новгородского князя на бой.
Тот, заручившись благословением новгородского архиепископа Спиридона, поспешил выступить «в мале дружине» (но по другой версии – и с некоторым контингентом новгородского ополчения). Так или иначе, 15 июля 1240 года под прикрытием утреннего тумана его воины внезапно обрушились на шведов и наголову разгромили неприятеля.
Особо отличились в бою шестеро поименно перечисленных: боярин Гаврило Олексич, который вознамерился было по шатким сходням въехать на коне на борт шведского корабля, но был сброшен в воду, оставшись притом невредимым (подвиг, согласитесь, эпический); некто Сбыслав Якунович неоднократно обрушивался на противника с топором; княжий ловчий Яков Полочанин бился мечом, заслужив тем личную похвалу Александра Ярославича; слуга последнего, Ратмир, пал израненным; новгородец Миша со товарищи потопил три (!) шведских шнеки[281]; наконец, дружинник Савва обрушил праведный гнев на шатер шведского предводителя и подрубил поддерживающие ни в чем не повинное сооружение столбы. Князь, разумеется, тоже не оплошал – он «…изби множество бещисленно их, и самому королеви[282] възложити печать на лице острым своим копием». Наконец, с теми, до кого не добрались воины Александра, разобрались вышние силы: «много множество избиенных от ангела Господня».
Биргеру с остатками своего отряда едва удалось спастись бегством в наступившей темноте. Побито супостатов было без числа[283] – телами рядовых воинов заполнили две обширные братские могилы, останками же более именитых загрузили аж два корабля[284]. Причем насколько именитых! Как сообщает Синодальная рукопись, «убиен бысть воевода их… Спиридон… и бискуп убиен бысть ту же…».
Войско же Александра, согласно новгородским и псковским летописям, потеряло в этом сражении до двадцати человек.
Этой-то великой победе Александр и обязан своим прозвищем – Невский.
А теперь давайте разбираться, потому что вопросов возникает, мягко говоря, немало.
Повторю: согласно первоисточникам, новгородские потери составили двадцать человек. Правда, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН Владимир Андреевич Кучкин полагает, будто «летопись говорит лишь о потерях среди знатных <…> мужей, и названная ею цифра в двадцать человек оказывается не такой уж маленькой. Например, при взятии в 1238 г. Батыем Торжка было убито всего четверо знатных новоторжцев. В 1262 г. при штурме немецкого города Юрьева[285] русские полки потеряли двоих знатных воинов и т.д.» Увы, этот тезис не согласовывается с таким, например фактом: в числе павших на Неве упоминается некий Дрочило Нездылов, сын кожевника – особа куда как знатная… Так что двадцать человек – число, судя по всему, предельное. Тем более что Новгородская первая летопись скромно замечает: «Или менее, Бог весть». И добавляет: «Князь же Олександр с новгородци… придоша вси здрави в свояси, схранени Богом и святой Софией»… Вот так – четверо павших перечислены поименно, безымянных еще полтора десятка, но все притом вернулись восвояси во здравии. Впрочем, подобных несостыковок в этой истории хватает.
Так что оставим их без внимания, как справедливые, но неуместные в данном контексте рассуждения о ценности всякой человеческой жизни, и обратимся к опыту военной истории. Конечно, серьезный подсчет военных потерь начался, пожалуй, только в XVIII–XIX веках, однако о некоторых сражениях мы знаем достаточно подробно. Вот, например, в 1238 году произошло сражение с крестоносцами под Изборском (современный Старый Изборск, что в 30 километрах западнее Пскова); здесь псковско-новгородская рать потеряла от шестисот до восьмисот человек. 13 июля 1260 года на реке Дурбе большое войско крестоносцев (в него входили ливонские рыцари магистра Бурхарда фон Горнгаузена, тевтоны с орденским маршалом Генрихом Ботелем, ревельский отряд датского герцога Карла и войска местных комкуров) было наголову разгромлено литовцами князя Миндовга – погибли все предводители орденского войска, сто пятьдесят знатных рыцарей и множество кнехтов. Вторгшись в 1296 году в Индию, монголы в сражении при Лахоре потеряли около 12 000 человек. В 1304 году при Монс-ан-Певеле фламандцы были разбиты французской армией под командованием короля Филиппа IV Красивого и отступили, потеряв до 6000 человек. Примеров можно было бы привести и больше, однако и перечисленных, относящихся к далеко не самым крупным и кровопролитным сражениям XIII – начала XIV веков, на мой взгляд, вполне достаточно, чтобы стало ясно: на этом фоне вооруженное столкновение на Неве явно утрачивает привычный ореол яростной битвы.
279
Сценарий этого фильма известный отечественный историк, академик Михаил Николаевич Тихомиров (1893–1965) назвал «издевкой над историей». Что ж, как показывает практика, издевка нередко служит катализатором рождения мифа, а на этих последних Эйзенштейн специализировался всю жизнь: общеизвестно, что миф о «штурме Зимнего» рожден его фильмом «Октябрь», немало вложили в сотворение отечественной исторической мифологии «Броненосец “Потемкин”» и «Иван Грозный»…
280
В житии этот отряд называют воинством «короля части Римьскыя от полунощныя страны» – политическая география, прямо скажем, фантастическая!
281
282
Какое, однако прозрение: шведским королем de facto Биргер Магнуссон станет только через десять лет (подробнее об этом ниже).
283
Разные источники определяют их потери с колоссальным разбросом: минимум – 50 человек, максимум – 4500.
284
Правда, не совсем понятно, кто занимался погребением; из текстов вроде бы следует, что сами же панически бежавшие шведы… Странное, прямо скажем, бегство!
285
Вот она, патриотическая историография: немецкий город все-таки назывался Дерптом! Как Юрьев он был основан, просуществовал под этим названием в составе русских земель с 1030 по 1224 г., с 1224 по 1893 г. он назывался Дерптом, а потом ненадолго снова стал Юрьевом (с 1893 по 1919 г.) у эстонцев же называется Тарту. Так что в 1262 г. он быть Юрьевом при всем желании не мог. Как тут не вспомнить изданный некогда в ГДР школьный исторический атлас, где на карте Восточной Пруссии XIV века на месте Кенигсберга значился… Калининград!