Ирония судьбы
Так из какого же зерна родились легенды о Роммеле – современном Ганнибале и герое Сопротивления?
С первой все просто: ее отцом было ведомство пропаганды рейхсминистра Геббельса. Начиная с, 1942 года в ходе войны уже явственно обозначился перелом, и для воодушевления народа был остро необходим герой. Кто же мог подойти на эту роль лучше, чем сражающийся в далекой Северной Африке Роммель? Пропаганда, надо сказать, оказалась столь эффективной, что убедила не только своих, но и чужих – именно ее опосредованным воздействием объясняется переоценивание полководческих талантов Роммеля некоторыми из английских и американских генералов. Впрочем, в этом последнем сыграло роль и традиционное стремление возвысить разбитого противника, увеличивая тем самым и ценность собственной победы.
А вот героем Сопротивления, чуть ли не признанным лидером и душой заговора сделали Роммеля… сами же заговорщики, причем первыми среди них оказались тот самый доктор-лейтенант Хофаккер, начальник роммелевского штаба генерал Шпейдель и генерал Штюльпнагель. Называя на допросах имя «супернациста среди гитлеровских фельдмаршалов», который-де был «душой заговора, будущим рейхспрезидентом, готовым самолично свергнуть и казнить фюрера», они тем самым отводили подозрения от подлинных борцов с фашизмом (и замечу, благодаря этому маневру некоторым удалось остаться в живых). Но – ирония судьбы – подавляющему большинству этих счастливцев пришлось впоследствии хранить молчание или даже подпевать хору тех, кто после войны стал творить легенду о безупречном Роммеле.
И не только затем, чтобы не опровергать своих же слов: легенда отвечала потребностям времени. Мертвый генерал-фельдмаршал в ореоле мученика играл в послевоенной Германии роль чрезвычайно важную: поверженная нация испытывала чувство вины, мучилась комплексом неполноценности. И потому ей был жизненно необходим герой, не замаранный ни в холокосте, ни в военных преступлениях на Восточном фронте, далекий от берлинских интриг – герой, сама фигура которого подразумевала бы, что в тени колосса неизбежно должны крыться еще многие и многие борцы с режимом, а значит, и гитлеровская эра проходила вовсе не под знаком всеобщей фанатической преданности фюреру. Впрочем, такой герой был нужен не только Германии, но и бывшим ее противникам – недаром же именно с этих позиций написал в 1950 году свою биографию Лиса пустыни британский бригадный генерал Десмонд Юнг.
Со сравнительно небольшим временным разрывом на кино– и телеэкраны США (а далее, естественно, – и без малого всего мира) вышло несколько фильмов, посвященных военным действиям в Северной Африке: «Крысы пустыни»[332] (с немецким актером Эрихом фон Штрохеймдтом в роли Роммеля), «Лис пустыни» (с Джеймсом Мейсоном в той же роли), телесериал «Крысы пустыни», не так давно прокатившийся и по российским телеканалам, и т.д. Эволюция образа Роммеля от первого, антинемецкого (не в националистическом, разумеется, а в политическом смысле), до последнего, уже совершенно (и, я бы сказал, совершенно излишне) политкорректного, чрезвычайно показательна. Умный, но жестокий враг на глазах превращается в противостоящего, но благородного героя.
И даже сейчас, когда от крушения Третьего рейха нас отделяет более полувека, а современников событий почти не осталось в живых, отдельные и все еще довольно робкие покушения на роммелевский миф мгновенно вызывают взрыв всеобщего возмущения. В частности, жертвой такого всеобщего гнева стал уже упоминавшийся Дэвид Ирвинг, осмелившийся развенчать легенду о Лисе пустыне. Вице-адмирал в отставке Фридрих Руге объявил, что все выводы британца – «чистейший вымысел». Генерал Шпейдель (теперь уже не нацистский, а натовский) во множестве газетных и телевизионных выступлений не употреблял эпитетов более слабых, нежели «бред» и «ложь». Президент Красного Креста Вальтер Брагатцки призывал всех порядочных людей дать отпор наглой клевете английского историка… И так далее, и так далее. Подобных примеров можно привести немало.
Оно и не удивительно: трудно смириться с покушением на святыню, в которой важна не подлинность, а ее необходимость душам и сердцам.
А еще меня не оставляет еретическая мысль, будто рождение роммелевского мифа – последняя, пусть даже невольная и посмертная хитрость человека, не случайно прозванного не Львом, например (согласитесь, львы для Северной Африки куда более естественны!), но именно Лисом пустыни, этаким истинно немецким Рейнеке – лисом…
Часть III.
Инакобывшее
Глава 13.
Битва мифов
…всегда хотелось знать, что произойдет, когда необоримая сила натолкнется на неодолимое препятствие?
Байки Сфинкса,
или Миф египтологов
Вряд ли Шампольон[333], публикуя в 1822 году свое «Письмо г-ну Дасье относительно алфавита фонетических иероглифов…» – книгу, излагавшую основы дешифровки древнеегипетской письменности, – предполагал, какую лавину стронет с места его труд. Иероглифы стало можно не только читать – ими даже научились писать: в Египетском зале Сиденхемского дворца помещенными в овалы картушей иероглифами были выведены имена королевы Виктории и ее любимого супруга, принца-консорта Альберта[334]; в Берлине иероглифами же обозначены годы строительства Египетского музея; немецкий археолог Лепсиус прибил к пирамиде Хеопса табличку, увековечившую в иероглифах имя Фридриха-Вильгельма IV[335], давшего деньги на его экспедицию… Деяния бесполезные, но горделивые. Главное же – заговорили письмена, безгласные вот уже почти две тысячи лет; вновь обрел дар речи так надолго умолкший Сфинкс.
Высеченные в камне и начертанные на папирусе тексты искали, копировали, читали, публиковали… Правда, подавляющая их часть наводила на грустные размышления о неиссякаемой потребности рода людского доносить и клянчить. Вот что писал, например, митаннийский царь Тушратта фараону Аменхотепу III[336], чьи фиванские сфинксы украшают ныне набережную Невы: «Ты поддерживал очень тесную дружбу с моим отцом. Теперь, когда дружбу заключили мы, она вдесятеро крепче, чем дружба с моим отцом. И теперь я говорю своему брату: пусть мой брат уделит мне в десять раз больше, чем моему отцу! Пусть пришлет мне очень много золота, бесчисленные количества золота пусть пришлет мне брат мой, пусть мой брат пришлет мне больше золота, чем моему отцу!» И это, заметьте, не требование дани, а нахальная и настырная просьба о дарах; письмо же отнюдь не специально отобрано, а весьма типично… К счастью, подобные писания составляют лишь статистическое большинство древнеегипетских текстов, среди которых время от времени встречаются и подлинные жемчужины – произведения религиозные и поучительные, исторические и беллетристические. Каждая такая находка для египтологов – праздник души. Об одном из последних и пойдет речь.
Написанное ритмической прозой, оно получило название «Поэмы Пентаура»[337]. На русский язык это не слишком пространное[338] произведение переводили дважды – Н.С. Петровский и М.А. Коростовцев, так что всякий желающий без труда может его прочесть, а потому я ограничусь лишь пересказом и короткими цитатами.
332
«
333
334
335
336
337
Иногда его называют также «Эпосом Пентаура». «Поэма Пентаура» сохранилась на папирусах Британского музея Sallier III, Chester-Beatty III, а оригинал – на стенах храмов в Карнаке и Луксоре (совр. Фивы) и в Абидосе, что в Верхнем Египте.