– А я помню? – Василиса Онисифоровна досадливо махала тете Марише рукой клиентки с наведенным маникюром. Дула ей на пальцы.
– Надо прекратить есть животных, – с осторожным осуждением лепетала тетя Леночка.
– Надо, – вздыхала тетя Мариша, – вон какой колбасный цех у меня на боках.
Линолеум усеивали седые, черные, желтые, тронутые хной завитки. Тетя Леночка подметала их в противоположный Василисе Онисифоровне угол и поддевала цветные кучки совком. В урне рос веселый «кандинский» ворох…
Санька глянул на часы, – есть еще время до школы. Подошел к книжному шкафу в гостиной. Книги здесь призваны создавать интеллектуальную репутацию дома. Мамик подбирает переплеты в гармонии с мебелью под дуб и «сосновыми» обоями. Цвета́ корешков от беж до гиацинта и большой спектр коричневого, все с золотым тиснением. Благодаря работе с красками для волос мамик разбирается в оттенках профессионально.
Санька взял том Чехова и с ненавистью покосился на красующиеся в серванте лялечки-бокалы. Задушил бы дизайнера, в чьем воспаленном мозгу возникло это уродское творение…
Прикасаться к «гостевым» книгам не желательно, а уж читать их в кухне, с заварным пирожным в руке!.. Мамик пришла бы в ужас. Санька налил в чашку любимого чая «Alokozay» с бергамотом, выдавил в салфетку жирное нутро эклера. Всего должно быть в меру, тем более масляного крема.
Три старинных тома цвета марсала, очевидно, стоили приличных денег. Отец отреставрировал антикварный ломберный стол у какой-то нужницы и получил за работу книги из дореволюционного собрания Чехова. Собрание прилагалось к первому в России массовому журналу для семейного чтения «Нива» издательства Маркса. Не Карла Маркса, а однофамильца Адольфа Федоровича.
Санька открыл наугад страницу и прочел: «Женщина есть опьяняющий продукт, который до сих пор не догадались обложить акцизным сбором…»
Прикольную водно-этиловую классификацию женщин придумал Антон Павлович! Мамик, оказывается, вышла в тираж. С точки зрения пьяницы она относится к квасу, а по семейному положению (жена) – к зельтерской воде. Все девушки от семнадцати до двадцати – к шабли и шато дикем. Четверым одноклассницам еще не исполнилось семнадцати лет, они принадлежат к классу «ланинская фруктовая». В том числе новенькая – Женя Шелковникова. Ее семья переехала летом в свежевыстроенный дом под сопкой.
Впервые Санька увидел Шелковникову в конце августа на школьной тропе. Торопился в спортзал, а впереди шли две незнакомые девушки. Одинаково худенькие, среднего роста, у обеих загорелые ноги с узкими лодыжками. Топ-топ… попки в тесноте юбок перекатывались как яблочки. Четкие девчонки. Санька их перегнал, оглянулся и понял, что ошибся. Одной было явно за тридцать. Мать и дочь.
После спортзала, шагая по ступеням на второй этаж, он узнал сначала спускающиеся впереди смуглые ножки. А поднял глаза и… Нет, она не была сногсшибательной красавицей, но перед Санькой будто в одно мгновение пронеслись осень, зима, и прямо у ног вдребезги разбилась сосулька. По лестнице рассыпались брызги хрустального солнца. Больше ничего особенного в этой девчонке не было. Ничего, кроме бьющего в лицо света. Когда выяснилось, что новенькую приняли в Санькин класс, стало чудиться: где светло – там она. Почему так странно – всегда втрескиваешься в первый раз, хотя он, этот «раз», уже случался, и не однажды?..
Одноклассницы отнеслись к Шелковниковой нормально, не как к малахольной, хотя одевается просто и фэйс не красит. Может, в ее прежней школе так было заведено. Ведь что такое на самом деле мода? Это когда людям нечем выделиться. У всех же, по сути, одно и то же – головы, руки-ноги, туловища. Те, у кого нет особых талантов, придумывают для выпендрежа прибамбасы на одежду или вместо нее. Какую-нибудь цепочку на щиколотку – вот и непохож на других. Через год с цепочкой на ноге ходит полстраны, и тренд уже не тренд, а равенство, братство и штамп.
Ирэн посадила Шелковникову с Юлькой Кислицыной перед Санькой и Мишкой. Тугая коса новенькой отливала ярким блеском в рисунке плетения, точно ядра орехов в листве. Если волосы были подобраны высоко, сзади топорщились завитушки, сбежавшие из каштановой густоты. Шея лилась в раструб воротника, как молоко из кувшина, в середке еле-еле угадывались пуговички позвонков. Саньку мучили идиотские мысли, взбаламученные тестостероном. Хотелось подуть в пушистые завитушки, прижаться к этой шее губами и губами же пересчитать позвонки, вдыхая запах вишневых косточек. Так пахли волосы Шелковниковой. Санька и лицо ее хорошо изучил за учебную четверть. Наклоненное с невидимой ему стороны, оно было круглым и симметричным, без лишних углов и величин, кроме больших глаз цвета чая «Alokozay». Карий чай на дне фарфоровых чашечек с темно-коричневым ободком.