Понятно: если Женя не пойдет на премьеру, мало ей не покажется. Папе по барабану, что заставлять человека слушать одно и то же сто раз дома, а потом в театре – подлинный садизм.
Папа творит собственный образ Ленского, ищет серьезного однолюба вместо оторванного от жизни «осьмнадцатилетнего» мечтателя. Кто знает, каким Ленский был на самом деле? Читатели же знакомы с ним заочно, со слов Александра Сергеевича, еще того насмешника. Но Жене все-таки кажется, что расхождения у папы не с персонажем знаменитого романа, а с автором. Самому герою тоже может не понравиться задуманный папой вариант. Она содрогнулась: ох, сколько же искаженных артистами ленских и онегиных жалуются на том свете солнцу нашей поэзии! А сколько гамлетов и отелло дергают бедного Шекспира как ромашку? «Быть не быть, любить не любить, к сердцу прижать, на фиг послать…» Театр – вечный спиритический сеанс, фабрика призраков. Становились бы эти фантомы материальными, давно б уже случился демографический взрыв… Пожалуй, не стоит поступать в театральный институт.
Глядя в зеркало, Женя скопировала мученическую гримасу папы, передразнила шепотом его атаки на маму: взмах рукой, пренебрежительный тон в слове «педсоветов». Недавно где-то слышала подобное. Тонко чувствовать нюансы эмоций в звуке – дедовское наследство… Вспомнила: химера (учительница химии) вчера после контрольной сказала, что большинство будущих выпускников – кандидаты в ассенизаторы. «Педсоветы» и «ассенизаторы» произносятся в одной тональности, творчество папы – в высокой октаве. Женя оскорбилась за мамин педагогический кворум и, подхлестнутая обидой, высунулась в гостиную.
– Ну? – спросил папа. С таким выражением лица Юлий Цезарь в известную минуту воскликнул: «И ты, Брут!»
Женя не вняла скорбному лицу полководца и дерзко заявила, что, если бы какой-нибудь графоман вроде Ленского целыми днями пел ей, как он влюблен в нее и счастлив-счастлив, она бы сама с удовольствием его пристрелила. Папа от моментальной ярости едва не задохнулся, но тотчас прокашлялся и закричал о диких детях, свинском отношении общества к культуре и власти денег. Последнее в том смысле, что все на свете теперь можно купить запросто: землю, бриллианты, образование в виде диплома, науку в виде диссертации. Все, кроме одного.
– Кроме таланта! Да! Ни за какие коврижки! Талант – от Бога, а Его ничем не подкупишь! Талантливый человек всегда стоит над толпой, он сам – творец! – кричал папа страстно, но не очень громко, жалея связки. – Быть творцом – возвышенное страдание, остальным этого не понять!
В мамин скромный учительский огород и, потенциально, Женин смачно шлепнулись булыжники безнадежной посредственности. У мамы дар преданности и самопожертвования, но люди почему-то не считают его талантом, хотя без оперного пения можно прожить, а без любви нельзя.
Дед Паша считался первым парнем на деревне – был запевалой в народном хоре, играл на баяне, частушки сочинял на ходу. Папа стал «первым парнем» в театре. На Жене природа, видимо, решила отдохнуть. Не совсем, но явно обленилась. Творческие позывы Женя ощущает только у зеркала. В нем она умеет отражаться многими политиками, обоими родителями и отчасти – Ренатой Литвиновой.
Куда же податься после школы? Мама хочет, чтобы Женя поступила в медицинский.
«Всю жизнь вожкаться со всякими органами и вместо человека видеть букет болезней? Благодарю покорно», – разговаривает Женя с мамой по пути в школу. Мамы рядом нет. Она работает в другой школе, и ушла раньше, но дочь очень надеется решиться на эту беседу в недалеком будущем. «Не выйдет актрисы? – отвечает она сомневающейся маме. – Тогда попробую себя в эстраде. Ну и что, что нет папиных вокальных данных. Зато хороший слух, музшкола и голос, сама говорила, довольно милый».
Женя вздыхает: тут на мамины гипотетические возражения ей ответить нечем. Для попсовой сцены больше важны не слух и голос, а отец-олигарх. Или наглость, возведенная в степень искусства.
– Привет, – хмуро бурчит Женя однокласснику Дмитриевскому и пропускает его вперед по школьной тропе. Дмитриевский живет в одном из соседних домов. Кто самый наглый в классе, так это он. Смотрит прищурившись и ухмыляется, словно добыл на Женю какой-то компромат.
Она увлеченно перебирает свои проступки, начиная с первого класса, и не без разочарования признается себе, что в ее коротеньком досье нет ничего, за что можно было бы зацепиться и обнародовать с позором. Вряд ли Дмитриевский умеет читать мысли, а снаружи Женя – пай-девочка. Он, кстати, и сам весь «белый и пушистый». Не матерится, не пьет пива, не курит. Занимается спортом. Наглость его выражается в многозначительных взглядах и обидной ухмылке. Дмитриевский слывет продвинутым, потому что читает все положенное и неположенное школьной программой. Причем не в комиксах и даже не в кратком изложении. Изображает из себя интеллектуального перца (боится показаться ботаном). Пишет стихи и заметки в школьную газету, рисует красиво… Ирина Захаровна убеждена, что он самый талантливый и начитанный в классе.