Пока Санька раздевался и слушал привычные наставления, мамик успела восстановить попорченный скорбью макияж. Наложила на губы помаду краснознаменного цвета, и Санька залюбовался. Четкая у него все-таки мамик, как из блокбастера. Жаль, что при ее киношной красоте недостатки характера сильнее выпячиваются.
Отец с испуганным выражением лица мыл в кухне посуду. Над краном виновато топорщилась кудрявая бородка, облагороженная по краям сединой. Санькина бы воля, он переместил бы бородку отцу на голову. Поперек его лысого темени зачесаны две прядки с боков и, если он идет против ветра без головного убора, волосы воробьиными крылышками порхают за ушами. Мамик грозится состричь эти остатки былой роскоши. Отец защищает свои руины с отчаянием разоренного помещика. Жалкие крылышки – последний рубеж его сопротивления.
Мамику тридцать шесть, а выглядит на десять лет моложе отца. Увидев Санькиных родителей впервые, незнакомые люди полагают, что они – отец и дочь. Малознакомые удивляются: у такой молодой женщины такой старый муж. Только друзья знают, кто отцу плешь проел. Чета Дмитриевский-Молоткова – это тот случай, когда форма довлеет над содержанием.
– Дмитриевский! Осколки прибери, ковер почисть! – приказала мамик перед уходом.
– Давай я, – остановил Санька отца, послушно примчавшегося с щеткой и совком, – на работу опоздаешь.
– Спасибо, – отец заторопился, оправдываясь на ходу. – Надумала в гостиной обедать… Я возьми да грохнись с супницей, и хорошо, что с ковра на паркет…
– Кому она была нужна, эта идиотская супница? – поморщился Санька. – Тебе? Вот и мне не нужна. Да и мамику по большому счету. Главное, что ты не ушибся. Иди, пап, все хоккей.
– Не в том дело, – пробормотал отец. – Вещь, конечно, аляповатая, но ведь кто-то над ней работал. Кто-то расписывал. Оставь черепок со дна, там внизу должна быть монограмма художника или подпись, интересно глянуть…
Дверь за отцом мягко захлопнулась, щелкнул английский замок.
Санька грел котлеты, пил кофе с молоком. Сдувал кружевную пенку к краю чашки и думал о родителях.
К отцу и мамику он относится с одинаковой жалостью, но по-разному. Так же по-разному, как они к вещам. Рациональная красота материи волнует мамика больше, чем дух. Предмет – вот он, перед глазами, его можно потрогать, пощупать, даже лизнуть. Где у него дух (душа), в какой стороне? Покажите. Наверное, отец пытался когда-то, но мамик душу не видит, хотя сама делает роскошную, разноцветную красоту из неказистых волос. Мамик – лучший мастер в женском зале одной из лучших городских парикмахерских эконом-класса. Могла бы перейти в «экстра», но хранит верность заведению, в которое пришла сразу после школы. Женщины высоких социальных слоев записываются к мамику в очередь за неделю вперед. Отец же работает художником-реставратором и считается редким специалистом, о чем только редкие специалисты и знают. Он восстанавливает красоту прошлого, а в нынешнее время не вписывается. Зарплата у него в разы меньше получки мамика. До того, пока мамик не увлеклась модным течением винтаж, она утверждала, что время бежит вперед, производит новое и не терпит старья. Старье – это секонд-хенд, б/у и хлам. На помойку. Теперь так не говорит.
Оба они любят свою работу, где все у них отрегулировано, как на дороге с правилами движения, а дома часто сталкиваются лбами, иногда до аварии, ругани и слез. И продолжают жить дальше в хроническом состоянии бездорожья. «Привычка свыше нам дана». Люди ко всему привыкают. Живут же некоторые в местах, где полгода стоит полярная ночь.
Два совершенно полярных человека зацепились друг за друга девятнадцать лет назад, когда интеллект держался на высоте и содержание ценилось больше формы. Страна в то время считалась самой читающей в мире и тащилась от передачи «Очевидное – невероятное». Мамик проходила практику в мужском зале, а отец, который еще не был отцом, но уже давно работал в Художественном музее, пришел в парикмахерскую стричься. Волосы у него тогда были густые и росли быстро. Умная голова тридцатисемилетнего холостяка нечаянно попала в энергичные руки мамика раз, другой… Потом ее покорили рассказы о красивых музейных вещах и стихи. А она покорила холостяка своей юной красотой. Он увидел в девушке созданный в свежих красках шедевр и не заметил, что картина нуждается в реконструкции. Девушка стригла прекрасные волосы реставратора и думала, что на самом деле плетет нить своей судьбы. Через год она разочаровалась в нитях судьбы и стихах, но стержнем семьи уже стал Санька.
Он всегда чувствовал себя не очень прочным узелком, зачем-то связавшим шелковую нить с холщовой. Был счастлив, если мамик за весь день не обзывала отца лохом, а тот осмеливался противостоять ее фельдфебельским замашкам. В последнее время Саньке стало до лампочки. Ну, почти. У него, в конце концов, своя жизнь, у родителей – своя. Терпели друг друга до сих пор в присутствии сына, потерпят и без него.