И тут выступил вперед Шамсудин.
— Мой сын украл твою дочь, — проговорил он, опуская голову. — Лучше бы мне лечь в сырую землю, чем дожить до такого дня.
— Зарифат! — и Гаджикули, вскочив с табуретки, положил руку на рукоятку кинжала.
Так была нарушена мирная жизнь сразу в двух аулах. В лудильнях погас огонь. В саклях не разжигали очага. В лугах не пасли скот. На полях не сеяли ячменя, на мельницах не молотили зерна.
Жители обоих аулов ждали решения старейшин из аула Загадка. Несколько дней и ночей совещались мудрые старцы и наконец вынесли решение. Оно было непреклонным: струнчане должны немедленно вернуть Зарифат, иначе — смертельная война между двумя аулами, война не на жизнь, а на смерть.
Но отдать Зарифат — это значит погубить ее. Не пройдет и получаса, как на ее юном теле появятся восемь кинжальных ран, начиная с удара отца и кончая младшим братом. Ведь кость, которую нюхала собака, не положишь на стол перед порядочными людьми. Кроме того, вернуть Зарифат можно только через труп Абдуллы.
Но даже если бы оба аула принесли в жертву своих юных, своих безрассудных влюбленных — Абдуллу и Зарифат, и на этом не кончилась бы вражда. Братья опозоренной девушки мстили бы мужчинам из рода Абдуллы, те в свою очередь — братьям Зарифат.
Итак, любовь Абдуллы и Зарифат положила начало кровной мести, которая могла продолжаться столетия. Только потому, что по обычаям гор нельзя трогать седых стариков, которые пришли в чужой аул, чтобы решить вопрос миром, они вернулись домой живыми и невредимыми.
Но уже навстречу друг другу, конные и пешие, вооруженные до зубов, двигались мужчины двух аулов. Уже слышался дробный стук копыт и звон камешков, скатывающихся в пропасть, и позвякивание кинжалов — и все это, удесятеренное эхом, вселяло в сердца непомерную тревогу.
И вот уже кто-то первым выхватил из ножен кинжал. И первая пуля уже готова была покинуть свое гнездо. И неизвестно, чем кончилось бы все это, если бы вдруг между двумя воюющими сторонами ни упал женский платок. То мать Зарифат преградила путь пулям и кинжалам.
Три дня и три ночи никто не мог уговорить женщину покинуть место боя. Пришлось загадчанам отступить, но, уходя, семеро братьев и жених Зарифат не надели папах, давая этим понять, что кровь все равно прольется.
…Это случилось семь месяцев спустя. Абдулла, как мог, оберегал свое короткое счастье, понимая, что каждый его миг может оказаться последним.
В ауле Струна уже стали косо посматривать на Зарифат: ведь это она своим дерзким поступком навлекла столько бед на их аул. С того дня, как появилась у них эта девушка, они ни одной ночи не спали спокойно, и каждый мужчина держал под подушкой оружие. Тропинки, ведущие в их аул, зорко охранялись. Жили они теперь как в засаде — никто не выходил за пределы аула и никого не впускали в аул. Кроме того, теперь хозяйкам негде было заказывать кувшины, кастрюли и медные тазы — саргасы. А ведь жизнь не могла остановиться — игрались свадьбы, рождались дети… Но невесты не получали в подарок от женихов блестящих кувшинов. Но новорожденных купали в дырявых саргасах.
Одна находчивая женщина пустилась на хитрость. Она попросила свою родственницу из аула Карха заказать для нее кувшин в ауле Загадка. Но, увы, хитрость была разгадана. Никто не принял у нее заказа. А семь лудилен братьев Зарифат вовсе стояли закрытыми.
Но шло время, и в обоих аулах привыкли к этому положению. Казалось, установилась мирная жизнь. Но только на первый взгляд. На самом деле те и другие затаились. Так зверь, обретя безопасность в своей берлоге, не забывает, что его подстерегает охотник.
Этим охотником была семья Гаджикули. В одну душную беззвездную ночь ставни в доме Гаджикули не открывались почти целые сутки. На семейном совете было решено, что молодых убьет Гаджикули. Он сам вызвался сделать это и убедил сыновей в своей правоте:
— Я стар, одна нога в могиле. На этой земле я вдоволь видел солнца и дождя, мне нечего терять. А вы молоды. Нельзя допустить, чтобы пролилась и ваша кровь…
В темный безлунный вечер Гаджикули, обманув бдительность дозорных, прокрался в аул Струна. На плечи его была наброшена шуба, а под мышкой он держал самодельный пистолет с двумя пулями.
В кромешной мгле слышался рев реки, нескончаемый гул водопада… Гаджикули отыскал дом Шамсудина, отворил ворота и, держась в тени ограды, подкрался к крыльцу.
— Знаешь, Абдулла, — услышал он нежный голос дочери, и от этого родного голоса рука его, державшая пистолет, задрожала, — я вчера видела во сне, будто на одном из семи родников погасла струна, а я будто превратилась в птицу и летаю, ищу эту струну, но никак не могу найти. Мне страшно, Абдулла.