В колонне пионеров Ахмади различает знакомые лица. Это его друзья: одноклассники, соседи… В небо летят цветы, папахи, платки… «Ура! Салам герою! Салам бесстрашному Байдукову, покорившему Северный полюс!» Все смешивается перед глазами Ахмади.
Почти касаясь крылами земли, самолет идет на посадку.
И вот уже Ахмади снова почему-то оказывается не в самолете, а в толпе встречающих. Словно какая-то невидимая сила взяла и переместила его с одного места на другое. Вот медленно, слишком медленно, открывается дверца самолета. Все замерли. Ахмади даже боится моргнуть, чтобы не пропустить того момента, когда герой покажется из двери самолета. Но что это? Неужели это Байдуков? Тот самый Байдуков, который покорил Северный полюс? Тот Байдуков, что своим бесстрашием прославился на весь мир? Тот Байдуков, чьи портреты печатали в каждой газете? Из самолета вышел человек невысокого роста, с обыкновенным, простым, обветренным лицом и, улыбаясь, поднял руку.
И все-таки Ахмади рванулся вперед. Но кто-то из ребят потянул его за локоть обратно:
— Ты что, сколько репетировали, а ты!..
Ахмади словно во сне слышал, как один за другим приветствовали героя знатные люди района. А он, Ахмади, должен был повязать Байдукову красный галстук почетного пионера.
— Ахмади, что же ты? — ущипнул его кто-то из ребят.
— Ахмади, тебя вызывают…
— Ахмади, ты оглох? Иди скорее!
Но что делать, если колени подгибаются и дрожат, а сердце прыгает так, будто вот-вот рыбкой выскользнет на траву.
Как будто не он, а кто-то другой сделал шаг вперед. Не он, а другой подтянулся и перекинул галстук через крепкую загорелую шею, дрожащими липкими пальцами завязал его в узел на груди героя. Не он, а кто-то другой заплетающимся языком пробормотал стихи Гамзата Цадаса.
Рядом с Байдуковым еще летчик, совсем молодой, голубоглазый.
Неожиданно он наклоняется к Ахмади и громко шепчет:
— Хочешь посмотреть самолет?
Ахмади, еще не понимая свалившегося на него счастья, громко заглатывает слюну.
Как тесно в кабине, какие здесь смешные окошечки, совсем круглые! И сколько разных винтов, кнопок и всяких непонятных вещей!
— Хочешь полетать? — склоняется к нему летчик.
Ахмади, совсем потеряв дар речи, только молча кивает. Голубоглазый летчик нажимает на какие-то рычаги. Самолет начинает сотрясаться всем своим могучим стальным телом и, взревев, наконец трогается с места. Сначала он бежит по земле, и Ахмади ощущает, как нервно и твердо стучат колеса о каменную землю. Но миг — незабываемый миг! — и колеса отрываются от земли. Он летит! Неужели это правда, что он летит?! Неужели он поднялся в небо, как Икар?! От волнения Ахмади закрывает глаза и тут лее слышит испуганный голос летчика:
— Тебе что, плохо? Ты боишься?
— Я не боюсь! — радостно кричит Ахмади. Что это там, внизу? Неужели эти серебряные извилистые ленточки — реки, эти зеленые крохотные лоскутья — пастбища, а горстка разбросанных саклей — их аул?
Ахмади пытается отыскать свой дом, но самолет, очертив небольшой круг, уже идет на посадку. И вот Ахмади гордо возвращается в свою колонну, и весь аул провожает его завистливыми взглядами.
С того дня к прозвищу «Икар» прибавилось новое — «Байдуков». Получилось довольно странное сочетание — Икар Байдуков.
Но ни ребятам, ни тем более самому Ахмади оно вовсе не казалось странным.
IV
ЛУДИЛЬЩИК ШАПИ
— Вабабай! Что за времена наступили! Бывало, прежде брат за брата — в огонь и в воду. Даже до кровной мести доходило. А теперь? Ведь Шапи брат Машида. Пусть двоюродный. Но какая разница? Все равно одна кровь, одна плоть. Надо бежать, лететь к этому учителю, показать, что у Машида есть брат, который не даст его в обиду. Тогда небось и учитель иначе заговорит. А он как ни в чем не бывало сидит в своей лудильне, да еще поет! Вай, Шапи, как ты можешь сегодня петь?
— А что случилось, бабушка? — Шапи поднял голову от листа меди, который он рассматривал со всех сторон, примериваясь, как к нему подступиться.
— И ты еще спрашиваешь? Разве ты не знаешь, что твой брат Машид, родной или двоюродный, какая разница, получил, получил… — Голос у Аминат сорвался. Она не в силах была произнести слово «двойка». — Мне было бы не так обидно, если бы…
— Если бы на его рисунках петух не кукарекал, птица не летала, а лошадь не ржала, — смеясь подхватил Шапи.