Пока Аминат так размышляла, за окном рассвело. Пора приступать к утренней молитве. Аминат повторила ее слово в слово, как это делала каждый день всю свою жизнь, и только в конце прибавила: «И пусть моего внука Машида освободят от службы в армии, пока он не закончит учебы. Аминь!»
Глядя с крыльца на утренние звезды, постепенно гаснущие в небе, Аминат не без грусти подумала: «Как жаль, что бедным звездам никогда не удастся встретиться с солнцем. Они умирают, прежде чем оно взойдет. Но, может, потому они и горят так ярко, что знают — после них придет солнце. Может, с этой надеждой и умирать не страшно?»
Старуха вздохнула и взяла в руки веник. Но в углу крыльца она наткнулась на гору пшеничных зерен, прикрытую паласом, и вспомнила, что зерно еще не просеяно. «Вах! Видно, никто, кроме меня, не сделает этого! — в сердцах воскликнула она. — У людей хоть одна пчела да носит в дом мед. А у нас обе тащат из дома. Люди уже убрали картошку с поля, а наша так и лежит. Если не уберу, так и останется под снегом. Придется, видно, самой просеять пшеницу».
Говоря так, Аминат взяла сито, бросила в него горсть неочищенных зерен и быстро-быстро завертела сито в руках: мелкое зерно в одну кучку, крупное — в другую. Затем она ссыпала зерно в два мешочка, отнесла их в кладовку и подмела крыльцо.
Покончив с этим делом, старуха взяла кувшин и, как всегда, отправилась к роднику. Но по дороге она что-то вспомнила и, воскликнув: «Вах!» — ударила себя по лбу.
Мысль эта была настолько неприятной, что Аминат даже свернула с дороги и, усевшись в самое укромное местечко, где ее не могли увидеть, стала размышлять: «Как же я пойду сегодня к роднику? Ведь все будут говорить только о своих сыновьях и внуках, которые уходят в армию. Кто что испек… кто что положил в хурджины… Они, конечно, спросят о Машиде. А что я скажу? Что хочу идти к военкому?..»
В это время по другой улице с трубным мычанием прошло стадо коров. Аминат показалось, что в коровьем хоре она различила голос своей Зорьки, и это снова расстроило ее. «Посмотрите на мою невестку, хоть бы раз в жизни проводила корову в стадо. Все надеется на меня или на соседку. А умру я… Разве чужому человеку доверишь хозяйство?.. Нет, все пойдет по ветру. А ведь не скажешь, что ленивая. Фотокарточка ее всегда висит на доске Почета. Но к домашнему хозяйству не лежит у нее душа». Аминат глубоко вздохнула и поняла, что ей ни в коем случае нельзя умирать, — иначе что будет с Зорькой, что станется с Машидом?
Солнечный луч вспыхнул на медном кувшине Аминат, и она залюбовалась его рисунком. На медном боку была изображена корова, точно такая как Зорька: рога лихо закручены, шерсть лоснится, а вымя тугое, полное молока, так и горят руки подоить. Кувшин этот смастерил Шапи, а рисунок сделал Машид, и сердце Аминат переполнилось гордостью за внуков. Впервые за эти дни в ней шевельнулось сомнение: а может, Машиду и необязательно учиться? Вот Шапи… только восемь классов закончил, а какой мастер, второго такого, пожалуй, не сыщешь во всем Дагестане. Так, по крайней мере, хотелось думать Аминат. «Может, и на невестку я нападаю зря? Легко ли ей со слепым? А ведь ни разу Аминат не услышала от нее резкого слова. Всегда ласковая, уважительная… Если бы не она, что стало бы с ее Ахмади!.. Аймисей дала ему все — и тепло семейного очага, и материнскую заботу… Может, потому Аймисей и пошла каменщицей на стройку, чтобы быть с ним рядом, присматривать за ним, помогать ему. А она-то, старая, еще жалуется на невестку, гневит аллаха. А если аллах услышит да в наказание возьмет и отнимет последнего сына?» И Аминат, содрогнувшись от этой мысли, стала горячо молиться.