И тогда Алибулат потихоньку от всех стал каждую ночь спать во дворе около курятника. Он закутывался в старую шубу деда и держал наготове топор. Очень уж ему не терпелось самому расправиться с лисой. Мечта о таком героическом поступке окрыляла его и согревала лучше шубы в холодные ночи. Так прошло несколько ночей. И вот на рассвете он услышал шорохи. Приоткрыв заспанные глаза, мальчик увидел, как в курятник проскользнул рыжий хвост.
Алибулат с колотящимся сердцем проворно вылез из шубы и поскорее закрыл дверь курятника на засов. Но, подумав, вернулся и припер дверь еще и большим камнем. Только после этого он ворвался в дом с криком:
— Ура, я поймал лису! Вставайте скорее, я поймал лису!
На крик сбежался весь дом.
— Вай, мой герой! — растроганно обнимала сына Аминат, выбежавшая за ним во двор в одной сорочке.
— Ай да сын у меня! Лису поймал! — весело гудел Байсунгур, засовывая босые ноги в галоши.
— Вабабай! — закричала соседка справа со своей крыши. — Неужели попалась эта разбойница!
— Что слышат мои уши! — закричал сосед слева, вбегая во двор Байсунгура. — Неужели это правда?
— Алибулат поймал лису!
— Вы слышали, Алибулат, сын Байсунгура, запер в своем курятнике лису?! — разносилось по аулу.
Когда же, вооруженные топорами и вилами, люди с величайшей осторожностью приоткрыли дверь курятника и Аминат, как самая худенькая, первая проскользнула в щелку, то все увидели… рыжего кота Шарика. Забившись в угол, он истошно мяукал, посвечивая из темноты испуганными зелеными глазищами.
А настоящая лиса… с этой ночи она почему-то и вправду исчезла. Наверное, почуяла опасность и переметнулась в другой аул.
Алибулата же еще долго дразнили «охотником на лис».
Глядя на взмокшую от пота широкую спину своего старшего, на уверенные взмахи его косы, на все его четкие и сильные движения, Аминат не без сожаления подумала о том времени, когда он был еще так мал и так глуп, что мог кота принять за лису.
До сумерек звенели серпы и косы. До сумерек падали и падали травы, подкошенные их острием. До сумерек, сменяя друг друга, лились над лугом песни.
А когда светлый прозрачный воздух стал сгущаться, уплотняться, темнеть, на тропинке, ведущей в аул, замелькали цветастые косынки женщин и войлочные шапки мужчин.
— Отец, а давайте останемся здесь ночевать, — неожиданно предложил Ахмади. — Завтра первыми выйдем косить.
— Вах! — подхватил Сурхай. — И правда, разожжем костер…
— Я-то не против, — почесал переносицу Байсунгур. — А как наша мама? — И он вопросительно посмотрел на Аминат.
— Солнышки мои, да разве у меня есть другое желание, кроме как делать то, что вам по душе? — отвечала Аминат. — Только вот как быть с едой?..
— Кое-что у нас еще осталось от обеда, — сказал Алибулат, заглядывая в корзинку.
— Ну, этого не хватит на таких богатырей, — не без гордости заметила Аминат.
— Мама, я сбегаю домой за картошкой, — предложил Аминтаза, — я мигом, одна нога здесь, другая там… — И он уже, не дожидаясь ответа, окунулся в теплые волны летних сумерек.
— Аминтаза! Сын! — крикнула вслед Аминат. — Там под бревном крыльца я поставила сушить брынзу, прихвати и ее.
— Аминтаза! — кинулся за братом Сурхай. — Не забудь кислое молоко!
— А мне сушеную колбасу! — крикнул Алибулат.
— А мне тушу барана! — сложив рупором руки, смеясь кричал Байсунгур.
Эхо подхватило и понесло: «Ту-шу ба-ра-на! Ту-шу ба-ра-на!»
— Я вижу, не дешево нам обойдется эта ночевка, — вздохнула Аминат и послала мужчин собирать кизяки для костра.
Несчастлив тот, кому ни разу не довелось ночевать на свежескошенной траве под открытым небом.
Даже охапка сена сладко дурманит душистой свежестью. А теперь представьте себе десять, сто таких охапок, целый скошенный луг. Попробуйте мысленно вызвать этот одуряющий, этот ни с чем не сравнимый запах сенокоса — и у вас закружится голова. И, поверьте на слово, из всех головокружений это едва ли не самое сладчайшее.
А теперь представьте сенокос в горах. Скошенный луг на груди высокой горы. Словно бы рука великана подняла его на ладони в самое небо, к самым звездам! Оголенный, словно выбритый, луг кажется шире и больше, чем был еще сегодня утром. И только в одном месте осталась нетронутая зеленая полоса — здесь, в высокой траве, омывая ее, звенят семь родников с горящими струнами. Ни одна рука не поднялась, чтобы скосить эту траву.
«Клюк, клюк, клюк…» — нескончаемо звучит родник, а быть может, это бьется само сердце гор…