Скрюченные непослушные пальцы вцепились в мягкую белую кожу – одним рывком он настиг женщину за балдахином. В ответ не раздалось ни стона, ни всхлипа, только прерывистый вздох, всего лишь на четверть тона громче мерещившегося ему дыхания.
– Твоя любовь окрыляет, твоя любовь возвышает, – бормотал мужчина, приникая губами к плечам, шее, груди Прекраснейшей, – твоя любовь отравляет, твоя любовь убивает…
Нет, то был не вздох, запоздало понял он, в ужасе отшатываясь от уже бездыханного, стремительно холодеющего тела. Его собственное тело оцепенело, ему не хотелось верить в происходящее. Она не могла быть мертва! Или… могла?
Люсьен де Шати резко сел на кровати, закрывая ладонями лицо. Кровь стучала в висках яростно, шумно, заставляя уголки глаз непроизвольно дёргаться; чьи-то сильные руки стягивали на шее удавку, и мужчине на секунду почудилось, что за его спиной стоит господин Кошмар, а госпожа Смерть совсем скоро примет несчастную душу в свои объятия. Но прошло несколько минут, и остатки сна развеялись без следа, горьким послевкусием оставшись на губах. Де Шати помянул Извечных, прикладывая платок с тумбочки к носу и запрокидывая голову – никакого послевкусия и не было, солоноватая кровь и вправду стекала из носа, яркими пятнами украшая перину.
Дверь смежной комнаты отворилась тихо, и вошедшая могла остаться незамеченной, если бы не возникший сквозняк. Зябко поёжившись, Люсьен дотянулся до висевшего на спинке кровати халата и накинул его на плечи. Вот она, стоит перед ним – живая, верная. Ненастоящая, не та, что во сне – прекрасная, но не Прекраснейшая; мудрая, но не Мудрейшая. Однако – Предвидящая. Принадлежащая целиком и полностью только ему. Ни Грэму, ни Винсенту, ни проклятому мальчишке Логрэду…
– Плохой сон, мой господин? – Не голос – сладкий нектар из рук самого Возвышенного.
– Иди сюда, – ласково улыбнулся мужчина, нежно обнимая хрупкую черноволосую девушку. – Помоги забыть мне его…
– Господин хочет ещё одно Предсказание? – с трудом она дотянулась до кувшина, смочив платок и принявшись вытирать лицо де Шати.
– Глупая, – усмехнулся он, – глупая Предвидящая…
– Спаси меня!
Она тянет меня за собой, не отпускает, не даёт сделать и шагу. Слёзы подступают к глазам, мне хочется реветь в голос, мне хочется убежать и забиться в угол – туда, между крайней лавкой и стеной, откуда не будет виден этот зловещий свет витража над кафедрой. Большого, красно-жёлто-оранжевого витража, через который светит полная луна. Такая же кроваво-алая, я знаю.
– Спаси меня! – её голос ломается, её терзают демоны – не настоящие, нет. Внутренние.
Я пытаюсь вырваться из её рук, я не хочу спасать её. Мне страшно. Мне больно. От её слов, от слёз в серых глазах, от взъерошенных чёрных волнистых волос, от красных теней витража, бродящих по её белокожему телу в разодранном платье.
– Почему ты не спас меня?!
Возвышенный, сколько же укора в этом движении губ, в этих звуках, в этом тоне, в этой гримасе на лице! Пожалуйста, ради всех святых, ради твоей любви ко мне… Я… не могу спасти тебя. Мне страшно. Моё место там – в углу. Что я могу сделать? Что я мог сделать?
– Убей меня! – Это просьба? Или уже – приказ?
– Я не виноват! – вырывается у меня истошный вопль. – Я не мог сделать ничего. Оставь… оставь меня! Всё, что захочешь, только оставь меня!
Всё тело мелко дрожит, я хочу уйти, но – не могу, не могу, не могу… Надо бежать! Спрятаться. Остаться одному. Туда, в вожделенный угол. Там не будет её. Никого не будет. Даже меня. Ни-ко-го.
– Убей меня! – повторяет женщина, отталкивая меня.
В руке – револьвер. Я знаю, что барабан забит полностью, что даже если… даже если промахнусь, у меня будет ещё одна попытка, ещё один выстрел. А если вдруг расстреляю вхолостую его полностью, мне подадут новый. И так будет до тех пор, пока я не выполню её просьбу-приказ.
Не могу! Не могу, не могу, не могу… Не хочу. Не стану я этого делать.
– Я… приказываю тебе. Убей меня.
Рука против воли поднимает пистолет, взводит курок и стреляет. Вот так вот просто – без трепета, без страха, без чувства вины. Это делаю не я. Это всё моя рука, слова женщины и приказ.
Мне хочется кричать. Мне хочется метаться от стены к стене, взывать ко всем Извечным. Но получается только свернуться клубком на шершавом каменном полу и стонать, рыдать от безысходности, проклиная всех и вся. Я готов продать собственную душу – она же есть у меня, правда?! – готов заключить сделку с кем угодно, только бы обратить время вспять.
А она спокойно делает шаг назад – к кафедре, где лежит ровный густой мрак, за красный круг тени витража на полу. И я, захлёбываясь, тяну к ней руку – нет, не ту, которая так послушно выполнила приказ, другую, – кричу что-то невнятное. Чтобы она вернулась, чтобы она не уходила, что я могу ей помочь, что можно исправить всё.
Но что я могу исправить? Что я мог бы исправить, если не желал ей помочь?
И снова – забытье. Зарево пожара. Удушье.
Одиночество.
Проклятый священник задерживался. И ладно бы, только один он – неприятно, досадно, но терпимо. А тут ещё и генерал-майор запропастился, обычно отличающийся уникальной пунктуальностью.
Задумавшись, мужчина неосторожно наклонил чай к губам и обжёг их. Грэм с шипением отставил чашку обратно на стол, вызывая мимолётную улыбку де Шати, расположившегося с бокалом вина у панорамного окна. Цветущий вид архистратига добавлял масла в огонь, доводя Нортона до точки кипения – вроде и нагрузил главнокомандующего проходчиков выше всякой меры, вроде и выдал несколько личных сложных заданий, а поди ж ты! Совсем нервы к Извечным полетели, господин Верховный канцлер. Что же вы так, в самом деле… Грэм мысленно усмехнулся и усилием воли взял себя в руки, заталкивая гнев и нетерпение подальше в уголки подсознания.
Радостные вести тоже были. Утром заходил доктор Церик с анализами мальчишки и данными исследований лаборатории северного Предела, ситуация же на границах постепенно исправлялась – может быть, какой-то сезонный сбой был из-за бури за Стеной? – и людей неожиданно стало хватать, несмотря на потери. Да и в ходе мимолётного разговора с епископом Райтом выяснилось, что предстоящие планы ничто не нарушает. И можно было бы наконец-то хоть частично расслабиться, переложив большинство застрявших костью в горле проблем на плечи приближённых, если бы не одно «но» в лице Грегори Вериа. Старого знакомого, надёжного друга, но всё-таки – гостя извне.
– Так значит, вы давно знали о том, что в нашей империи завёлся кто-то посторонний? – рассматривая игру бликов гранатовой жидкости в бокале, поднял брови Люсьен. – И ни с кем не делились этой информацией? А если он прибыл сюда не один? Или, что ещё хуже, это не просто дружеский визит, а целое вторжение?
– Столь деликатный вопрос требовал определённых мер. Я поручил его тем, кого посчитал способными справиться с задачей, – спокойно ответил канцлер, взяв со стола серебряный портсигар. – Вы имеете что-то против?
– Нисколько, – обворожительно улыбнулся проходчик нулевого ранга, опираясь ладонью на эфес шпаги. – Только интересуюсь… так сказать, ситуацией в целом. Признаться честно, мне казалось, что подобный вопрос должны решать проходчики, как хранители границ Дженто, но никак не армейские псы или шавки вроде «Шакалов»[1].
– Вам не кажется, что генерал-майор в состоянии выбрать подходящих людей для порученного ему дела? – откинулся на спинку кресла Грэм и щёлкнул зажигалкой. – Повторюсь, вы имеете что-то против лорда Мирта? Или же моих решений и приказов?