Еще Катя любила катать детей. Папа сажает нас ей на спину, кричит: «Но-о! Пошла!», и Катя послушно отправляется в путь. Хотя совсем слепая, но никогда не отвернет в сторону, прокатит нас вокруг тракторной бригады и остановиться рядом с папой. Но лишь тот потянется руками, чтобы опустить нас на землю, Катя протестующее махнет головой и отправляется на новый круг…
Когда началась война, трактористы угнали свои трактора к станции, погрузили на поезд и вместе с ними уехали воевать. Катя осталась одна возле плугов и сеялок. Там ее и сбило немецким танком. Танковая колонна шла мимо тракторной бригады на Сталино. Катя решила, что возвращаются ее трактористы, и отправилась встречать…
Ночью тетка Олянка вместе с дедом Сначуком запряглись в передок от брички и притащили мертвую Катю к нам во двор. С началом войны в селе исчезло мыло, зато появились вши и короста. Вот они и решили варить из Кати мыло.
Помню алеющие на соломе куски мяса, ведра с каустиком, которым в депо промывали паровозные котлы, кипящую на плите темную густую массу, а мама все спрашивает: «Может хватить варить? Мясо уже совсем не чувствуется». Здесь же, на шкуре, сидит моя сестра Аллочка, хлопает по пыльной шерсти ладошкой и совсем, как папа кричит: «Но-о! Пошла Катя! Пошла!..»
Потом варево совсем загустело, его разрезали на куски суровой ниткой, и получилось мыло. За один кусок можно было выменять полмешка мелкой картошки или, если съездить в Жданов, два ведра соленой тюльки-хамсы.
Еще дед Сначук приготовил из Кати чугун вареного мяса. Мама с теткой Олянкой не взяли в рот и кусочка, а мы ели и просили добавки. Но еще долго, очень долго, каждую появившуюся во дворе лошадь мы называли Катей, старались чем-нибудь угостить и пели:
Катиной шкурой мама зимой накрывала в погребе свеклу и картошку, и только в конце сорок седьмого года ее опалили, порезали на лапшу и тоже сварили. К тому времени моя сестренка Аллочка уже умерла от голода…
Мама, нямни!
Еще больше запомнилось, как через наше село гнали евреев. Расстреливать! Возле станции выкопали противотанковый ров, там их и расстреливали. Евреи знали, что с ними будет, поэтому старались спасти хоть детей. Одни передавали детей женщинам, которые собрались у шляха, другие просто кидали за изгородь.
Немцы злились, если наши женщины подходили слишком близко, кричали «Век! Цурюк!» и стреляли из автоматов.
Когда минули село, двое — муж и жена выскочили из колоны и побежали в степь. Немцы сначала стреляли, потом догнали танком и раздавили.
Люди в тот день побоялись идти туда, пошли только на второе утро.
Мужчина и женщина лежат раздавленные танком. Лето, жара, мухи роем. Здесь же ползает ребенок. Весь в крови. Ему танк тоже переехал ножку, но не очень. Только кровь и все.
Малыш почти не плакал, а все время просил есть. То по женщине ползает и просит: «Мама, нямни! Нямни!» То по мужчине: «Папа, нямни! Нямни!»
Совсем маленький, не понимает того, что мама с папой давно мертвые, и покормить его не могут.
Бабушка Марфа забрала мальчика, напоила козьим молоком и перевязала ножку, а мама отнесла ему Аллочкины распашонки. Аллочка из них выросла, а этому мальчику было в самый раз. Мальчик уже давно не плакал и, когда мама взяла его на руки, стал просить у нее тити. Тогда мама сходила к тетке Лидке и тетке Соньке, у которых грудные дети. Так всем селом мальчика и кормили.
Правда, жил он у бабушки Марфы недолго. Ночью пришли какие-то люди и унесли с собой.
Эти люди рассказали, когда немцы расстреляли евреев и засыпали противотанковый ров землей, так земля над ними шевелилась еще три дня.
Дрова
От нас до железнодорожной станции больше пяти километров, но, если забраться на землянку, можно разглядеть все до малейших подробностей. И покосившийся элеватор, и водонапорную башню и даже дымы от паровозов.
В начале войны станцию бомбили немецкие самолеты, когда пришли немцы, бомбили наши, а под конец — снова немецкие. Доставалось на орехи и нам. Если огонь зениток слишком сильный, летчики отворачивали от станции и сбрасывали бомбы, куда попало. Особенно немецкие. Лишь только самолеты поворачивают от станции, мы прятались в погреб и не казали носа…
Когда отворачивали наши самолеты, никто не прятался, потому что наши бомбили одну железную дорогу. Наверное, летчицкие командиры давали задание: — не удалось разбомбить станцию, шпарьте по путям.