Я тащил на плече трофейный мешок яблок и думал о том, что теперь, пожалуй, мне можно и смыться, уплыть потихоньку. Ребята не бросят отбитого у врагов сада… Они не оставят свою вожатую, которая вместе с ними сражалась до самозабвения, была ранена и принесена в лагерь на собственных руках, в поте лица.
Мы любим тех, с кем вместе пережили радость и горе, кому оказали помощь, о ком заботились.
Нет, теперь ребята не убегут, как пленные, они почувствовали себя снова хозяевами.
Уплыл я средь бела дня, когда все ребята после ночного сражения спали крепким сном. Я оставил им прощальное письмо, выжженное солнечным лучом, сконцентрированным лупой. Никто не провожал меня. Одна только Вольнова.
Она шла, опираясь на заветное весло, подаренное мне Данилычем.
А я учил ее, как нужно ходить босиком по мягкой пыльной дороге, по колючему жнивью, по влажной отаве.
Но у нее это не получалось, у нее были слишком изнеженные ступни горожанки. А обувь она не могла надеть - так припухли отдавленные кулацкими сапожищами пальцы. Пришлось взять ее на руки и понести.
Уж очень ей хотелось посмотреть, как я сяду в челнок и поплыву. Это так забавно - современный человек в доисторическом челноке!
Так мы и вышли на берег Москвы-реки. Она у меня на руках, а мое весло у нее в руках.
И оба оглянулись.
Полдень. Зной. И нигде никого - ни живой души. Только бережанки неугомонны. С любопытством облетая нас, так и щебечут в уши. Я вспомнил ее наушниц и улыбнулся. Она, словно догадавшись, сказала:
- Никого! Спят вместе со всеми… противные девчонки!
Что она мне сказала на прощание и что я ей ответил, это так и осталось неизвестным. Ведь нас никто не подслушивал.
