Глава 4
Тормоза
Из окна моего отеля в Париже, странного кривого здания с крохотными балкончиками и скрипучими полами на Рю-де-Риволи, я впервые увидела Эйфелеву башню. Один из самых романтических образов в мире. Небо было глубокого лазурного цвета, который бывает только в Европе, и весь Париж, казалось, был залит золотистым светом. Какое-то время я, затаив дыхание, любовалась волшебным зрелищем, но потом сердце заныло в моей груди, и снова отсутствие детей стало ощутимо почти физически.
Я машинально сунула руку в карман пиджака и коснулась фотографии Аддина и Шахиры. Их не было рядом, но воображаемое присутствие придавало мне сил, хотя постоянная борьба с бюрократией и море слез, пролитое вместе с другими оставленными родителями, которые тоже были лишены радости видеть, как растут их дети, оставляли меня опустошенной.
Чтобы устроить себе небольшую передышку, я отправилась к собору Парижской Богоматери, повинуясь тому же неосознанному желанию, которое толкало меня в храмы ставить на нефы две свечи – одну за Аддина, другую за Шахиру. Как всегда, я пробормотала свою мантру о любви и защите и вышла, расправив плечи, на улицу навстречу предстоявшей мне работе.
Наш с Яном брак распался на первой трети отведенного для съемок времени, в конце нашего пребывания в Америке. Мы были на борту самолета компании «Юнайтед Эйрлайнс», летевшем из Вашингтона в Париж, когда, где-то над Атлантическим океаном, незадолго до того, как нам стали подавать поздний ужин, Ян открыл глаза и заговорил со мной. Мне казалось, что он только что крепко спал, и в следующее мгновение я услышала его слова: «Я развожусь с тобой. Я развожусь с тобой. Я развожусь с тобой». Это было сказано прямо мне в глаза с неоспоримой ясностью.
Странно, что он выбрал мусульманский способ, чтобы сказать мне об этом. Я сидела молча, не в силах подобрать слов, чтобы отреагировать на его пугающее заявление. Вслед за этим он сказал мне, что «не желает быть мужем известной женщины» и что он «серьезный журналист и ему давно пора написать первую книгу». Не было ни споров, ни объяснений сказанного. Где-то я даже понимала его: на том этапе жизни я бы сама не хотела быть своим мужем.
Я пыталась шепотом умолять его, но в переполненном людьми самолете мне было трудно найти слова, которые могли бы спасти наш брак. Ощущая себя разбитой, я ушла в туалет плакать и оставалась там до тех пор, пока турбуленция и настойчивость стюардесс не вынудили меня сесть на свободное место в другом конце самолета.
Позже Ян убеждал меня, что он имел в виду совсем другое, но я в глубине души знала, что тогда он был пугающе жестоко честен. Его слова послужили смертным приговором доверию и подорвали остатки ощущения уверенности и безопасности, которое я вкладывала и черпала из нашего брака. В моем представлении они были предательским ударом, от которого наши отношения уже не могли оправиться. Край обрыва сам подобрался мне под ноги, а я до сих пор не понимала, что уже там нахожусь.
После этого заявления мы с Яном еще некоторое время работали вместе. Мы уже не были близки, хотя все еще жили в одном доме. Благодаря тому, что открылось в самолете, мое сознание начало работать в режиме самосохранения, но для окружающих эта перемена оказалась практически незаметной. Этим я обязана своему детскому опыту, после того как стала жертвой сексуального насилия. Я просто отгородилась ото всех стеной и попыталась найти новые способы существования, новую цель и предназначение, которые не должны были иметь ничего общего с моим гибнущим браком.
На съемках сложнее всего было брать интервью у детей. Еще до того, как отправиться в эту командировку, я много часов провела с психиатром, специалистом по детским травмам, учась задавать вопросы похищенным детям так, чтобы не усугублять их страданий. Несмотря на то что эти дети сейчас уже были возвращены в свои дома, я никогда не забывала о том, что их нельзя было спрашивать, с каким из родителей им бы хотелось жить, и что решать, будут ли они отвечать на мои вопросы, в конечном счете должны были именно они. К возрасту между девятью и восемнадцатью годами, оказавшись жертвой похищения, большинство из них сталкивалось с жестокостью родителей. Некоторые из них многие годы считали своих оставленных родителей мертвыми. Я не имела права не оправдать доверия этих детей. Мне оставалось лишь представлять себе, что чувствовали Аддин и Шахира, когда двое бессердечных репортеров, не заботившихся об эмоциональных последствиях своих вопросов, брали у них интервью после того, как дети были похищены. Мой опыт работы со средствами массовой информации говорил о том, что журналист забирает у интервьюируемого часть его жизни, и то, каким именно он предстанет перед читателем, полностью лежит на совести автора.