— Джульетта Ашотовна, а Васин все инвентарные номера закрасил!
— Прекрасно, ребята, все хорошо! — кивала она, словно не слыша. — Кип смайлинг! Держите улыбку! А знаете ли вы начало этого афоризма? «Воображение дано человеку как компенсация за то, что он не такой, каким хотел бы быть. А чувство юмора — чтобы примирить его с тем, что он есть». И потому — кип смайлинг! И ни пуха ни пера. — Она постучала по дереву.
Прозвенел третий звонок, и все рассаживались в зале, постепенно затихая. Уже зазвучали вступительные музыкальные аккорды.
Ласточкин нервничал в ожидании выхода. Неожиданно его окликнул корреспондент стенгазеты:
— Федя, так чем тебе близок Сирано? Я не могу заметку закончить! — прошептал он.
— Что?.. Старик, придумай что-нибудь сам! Мне уже пора на сцену!
— Но ты лучше сформулируешь!
— Ладно! Пиши, быстро! Это ж так просто: честностью смелостью, благородством! Романтическим мироощущением! Ну… Доканчивай. Беги! Да!.. Своей гражданской позицией! Это обязательно! — многозначительно подчеркнул он.
Когда погас свет и в притихшем зале раздались первые слова монолога Сирано, по коридору мелькнули две мальчишеские фигуры. Они тащили что-то огромное, прикрыв плащом, оглядываясь и стараясь проскользнуть за кулисы незамеченными…
Ласточкин, стоя в лучах софитов, с неподдельной страстью обращался в зал:
Нет, не видал он, как Васька Белкин раскрыл спрятанную под плащом коробку с огромным тортом и громким шепотом позвал:
— Пайкин!
Пайкин-Ле-Брэ замер: он увидел торт! А Ласточкин-Сирано продолжал:
Васька Белкин не унимался и все шипел:
— Пайкин! Это всё тебе! От Копейкина!
Пайкин не сразу оторвал взгляд от торта и потому запоздал с репликой!
Вдруг из зала разделся хрипловатый мальчишеский голос, резкий, как команда:
— На руки! Считаю до трех! Раз!
На какое-то мгновение Пайкин-Ле-Брэ замер, но, пересилив себя, словно отогнав невероятный мираж, продолжал, правда, уже далеко не так уверенно:
Ощетинившийся от выкрика Ласточкин, испепелив зал ненавидящим взглядом, повернулся к Пайкину-Ле-Брэ:
— Два! — еще более властно и беспощадно потребовал голос из зала.
И случилось невероятное. Пайкин-Ле-Брэ встал на руки. Третьей опорной точкой была его голова.
Все произошло так быстро и неожиданно, что реакция зале несколько запоздала: сначала легкий шорох прошел по рядам, потом смех, шум, хохот, грохот, нарастая, превратился в шквал. И опять тот же голос:
— Браво, Пайкин! Три! Ты выиграл пари!
Ребята хохотали, свистели, улюлюкали.
— Копейкин! — ахнула Эльвира Павловна, и глаза её остановились, как в детской игре «замри».
Бедный Ласточкин и Эльвира Павловна бросились в зал, но виновников найти уже было невозможно.
За кулисами Пайкин с нескрываемым удовольствием уплетал огромный торт.
Ласточкин и Эльвира Павловна обрушили на него поток свистящих и шипящих звуков, сквозь которые прорывались слова «хулиганство!», «натворил!», «издевательство» и, наконец, членораздельная фраза:
— Ты что… Нарочно?
— Но мы же поспорили! — с олимпийским спокойствием отвечал Пайкин. — И я у него выиграл! Понимаете? Выиграл лари у самого Копейкина!
Они сидели в пустом биологическом кабинете — член родительского комитета Эльвира Павловна, преподавательница английского языка Джульетта Ашотовна и представитель гороно Сергей Константинович, и все трое были несколько растерянны. Джульетта Ашотовна (она-то больше всех потратила сил и времени на этот злосчастный спектакль) чувствовала себя почему-то виноватой, глядя на безутешную Эльвиру Павловну, и думала только об одном: сак помочь бедной женщине? Сергей Константинович молчал, думая, казалось, о чем-то своем. Не переставая всхлипывать, Эльвира Павловна говорила сквозь слезы: