– Песня для… Норы? – с наигранным удивлением приподнял брови Йонас.
– Отдай, – процедил сквозь зубы я, силясь забрать нотный лист, но Йонас со смехом подбросил его в воздух.
– Покажи-ка, – подхватив лист, Кай принялся потешаться надо мной вместе со всеми. Только Нора молчала.
Это не ее песня, а наша. Наша мелодия, которую я постоянно наигрывал на гитаре. Особенно когда Норе было плохо. Много лет я бился над мелодией, задумав превратить ее в песню, но это оказалось непростой задачкой. Из-за придурков, теперь потешавшихся над моими трудами, легче не становилось.
– Милота какая, малыш Сэмюэль запал на Нору? – пропищала Элла, и я снова попытался перехватить нотный лист, но безуспешно. Йонас выше и сильнее.
Вдруг раздался громкий хруст, треск, и я замер. Йонас рвал бумагу, рвал ноты, а также воспоминания, связанные с ними, все те мысли, которые я в них вложил. Я услышал прерывистый вздох. Нора. Я знал это так же твердо, как если бы вздохнул сам.
Йонас швырнул ошметки бумаги мне в грудь, и я рефлекторно их подхватил.
– Идиот, отцепись уже от Норы. И купи себе что-нибудь полезное, ходячий мешок для старья, – выплюнул Йонас, смерив меня таким взглядом, будто я был лишь грязью на его дорогих «Найках».
И тут Кай указал на дверцу моего шкафчика: там висели две полароидные фотографии. Их сделала Нора. Мы вместе улыбались в камеру.
– Какой же ты фрик, Рабе, – хмыкнул Кай.
Элла захихикала еще громче, и Тим тоже присоединился.
Второй звонок.
– Сталкер, – прошипел Йонас, срывая фотографии.
Я – не сталкер. Я – друг Норы. Я с удовольствием бросил бы это ему в лицо, но слова застряли в горле.
Нора стояла рядом.
Нора была здесь, но молчала.
Дверь справа от меня вдруг открылась, спугнув воспоминание. Я поспешно спрятал левую руку.
Леонард Фрей. Один, без младшей дочери, которая похожа на него куда больше, чем Нора. Лишь глаза у них одинаковые, зеленые.
– Немало времени прошло, – произнес он.
Я сдержанно кивнул.
Замечание явно лишнее. И дело не только в том, что теперь я мог смотреть в глаза отцу Норы, не запрокидывая голову. Лео и Анна мне всегда нравились, они были отличными родителями и людьми. Возможно, они и сейчас такие. Я знал их столько, сколько себя помнил. С тех пор как мы с Норой пошли в детский сад. Наши родители хорошо дружили, во всяком случае, пока мы с Норой были вместе. А вот потом общение уменьшилось и постепенно сошло на нет. Мама с папой усердно работали. Возможно, они не столь умные и популярные, сколь другие родители, но я все равно их люблю. Родители Норы мало от них отличались – и раньше мы оба были такими же.
– Послушай. – Он со вздохом потер небритый подбородок. – Понятия не имею, почему Нора захотела тебя увидеть, но я рад, что ты пришел. Сам не могу сказать, почему, но я… Знаю, вы не особенно дружите, и все же думаю, это многое значит для Норы.
Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. «Не особенно дружите». Да мы вообще больше не друзья.
Почему? Все просто: Нора стала популярной. А я – нет.
«Популярные», – мысленно повторил я. Странное слово. И очень субъективное. Не уверен, что Нора и ее новая компания действительно популярны. Что они могут называться «друзьями». В смысле, такими друзьями, какими были когда-то мы с Норой. Может, Йонас, Тим и остальные просто зависают вместе, втайне упиваясь собственной крутостью, красотой и заставляя других чувствовать, что они недостаточно хороши, чтобы стать частью этой компании. И никогда не будут достаточно хороши…
– Она может позвонить, когда вернется домой. А теперь мне пора.
Мне нужно пространство и время для себя. Я должен немедленно убраться отсюда.
– Конечно. Я передам Норе. Врач полагает, что через неделю ее выпишут.
Я напряженно кивнул, охваченный беспокойством, и отошел от отца Норы. Мне не хотелось показаться грубым, но это было чересчур. Непривычно, ошеломляюще. Я не знал, как со всем справиться.
– Спасибо. До свидания, господин Леонард.
Глупо, но почему-то мне кажется неправильным обращаться к отцу Норы на «ты». Не дожидаясь его реакции, я быстро зашагал по светлому гладкому полу к лифтам. Зашел в первый попавшийся и нажал на кнопку первого этажа. Музыку в лифте я ненавидел почти так же пылко, как больницы. Да, это какое-то безумие, но на свете существовала музыка, которую я на дух не переносил.