— Нет, конечно! — обрадовалась Васса. Она порядком озябла, выслушивая исповедь рожденного не в России русского француза, и была рада предлогу покинуть словоохотливого господина. По палубе гулял прохладный ветерок, и он пересиливал интерес к аристократу.
— Прошу простить, что занял ваше время. — Простодушный Иван превратился в чопорного Ива и поднялся со своего полотняного трона. — Приятно было знакомиться! — Слегка поклонившись русской паре, француз проглотил кол и строгим перпендикуляром двинул к бару.
— Это что за ископаемое?
— Гибрид виконта с графом, — заважничала Васса высоким знакомством. — Бабушка — русская графиня, матушка — французская виконтесса.
— Поведал всю родословную? — ухмыльнулся Алексей. — Или только по женской линии?
— Ты напрасно иронизируешь. Очень интересная биография, жаль, не дослушала.
— Может, догоним и вернем?
Васса молча посмотрела на «острослова», поднялась и пошла в каюту.
Чем меньше дней оставалось круизу, тем больше размышлений одолевало туристку. Их просторная, с балконом каюта окончательно сжалась в размерах — чуть не прилипала к телу, точно не из тикового дерева была сделана, а из шагреневой кожи. И Васса все чаще проводила время на открытой палубе. В ней возникло и нарастало непонятное раздражение против ни в чем не повинного Алеши, навязчивого Влада, против беспечных пассажиров, чужой речи в портах и бесконечного синего моря. Вокруг было столько интересного, захватывающего — наслаждайся и благодари судьбу. А ей хотелось в слякотную, просыпающуюся от зимней спячки Москву, домой, к твердому полу под ногами и мягкому дивану. Она устала от праздности и впечатлений, от чужих глаз, от молчаливых Алешиных вопросов.
Итог путешествия оказался плачевным, примкнуть к стану счастливцев не удалось. Влад сделал свое дело: вернул наивную прожектерку на место. Недаром затих и вот уже пару дней не напоминает о себе. Хотя, если быть честной, дело не только в том, что не смогла забыть мужа. И уж тем более не в Алексее. Вся закавыка — в ней самой. Милого, доброго Алешу подсунуло прошлое, такое же чистое и наивное, как его посланник. Красавец старпом, который девять лет назад восхищался насмешливой телевизионщицей, принес с собой иллюзию, и Васса спутала понятия, приняв прошлое за будущее. Потому что именно прошлое спряталось в Алешиной оболочке и поманило к себе, пообещав рубашку при втором рождении. Но эта рубашка пришлась не впору, и теперь только требовалось найти подходящие слова, чтобы отказом не обидеть дарителя.
— Не замерзнешь?
— Нет.
— Хочешь запастись морским воздухом?
— Да.
— Не помешаю?
— Нет, конечно!
Алексей повесил на спинку шезлонга ненужную шаль и пристроился рядом. Заботливый, красивый, надежный, добрый — ненужный. Есть ли, в таком случае, смысл утверждать, что жизнь устроена справедливо?
— Не проще тогда жить у моря?
— Что? — не поняла Васса.
— Не проще жить у моря, если нравится морской воздух?
Ответила далеко не сразу.
— Нет, Алешенька, не проще. Даже совсем не просто.
Он вытянул длинные ноги и принялся усердно изучать носки собственных, идеально начищенных туфель.
— В этом — моя вина?
— Нет.
— А чья?
Она задумалась, провожая невеселым взглядом пару альбатросов, как будто птицы уносили с собой истину.
— Ты прости меня, Алеша. Но невозможно подарить то, чем не обладаешь. А жизни во мне нет — значит, мне нечего тебе и дать. Нельзя назвать жизнью выживание. — Васса перевела взгляд на загорелое лицо рядом и посмотрела в грустные, непонимающие глаза. — Наверное, я лишилась разума. Разве нормальная женщина откажется от такого, как ты? А может быть, я из тех, кто любит только однажды, просто поняла это поздно. Не знаю. Но прошу меня не удерживать. — Она отвела глаза от побледневшего лица, пересилив острое желание к нему прикоснуться. — И простить.
Через пару дней в Шереметьево-2, молча пожав друг другу руки, рассталась красивая загорелая пара. Мужчина и женщина. Мужчина, не торгуясь, взял такси. Женщина села в автобус, устроилась на заднем сиденье и уставилась в забрызганное дождевыми каплями окно, задернутое штапельной шторкой.
Дома Василиса оставила у порога сумку, не раздеваясь, прошла в комнату. Сняла телефонную трубку и набрала номер.
— Привет! Если ты еще не передумала, я согласна.
Март, 2003 год
— Мотор!
— Эпизод в море, дубль три!
Проклятое бикини едва прикрывало тело, босые ноги скользили по мокрым каменным ступенькам, уходящим в воду, синие губы тряслись от холода, а зубы стучали. И если стук глазок кинокамеры зафиксировать не мог, то тряске от бдительного ока отвертеться не удавалось.
— Улыбку! — скомандовал бессердечный Вересов, одетый в теплую куртку и обмотанный шарфом. — Тебе весело, все прекрасно! Где улыбка ?
Она растянула до ушей непослушные губы.
— Молодец! Не гнись, спину держи! Наши бабы — лучшие в мире, развернись, покажи свою красоту!
«Черт, черт, черт! Месяц изнуряла себя голодом — для чего? Чтобы нацепить дурацкие лоскутки и вертеться на ледяном ветру?!» Вспыхнувшая злость победила холод, и Ангелина, словно фотомодель, принялась беззаботно выставлять перед камерой покрытые гусиной кожей прелести.
— Отлично! Снято!
К ней подскочила Анечка с теплым одеялом и укутала им полуживую актрису.
— А п-п-почему «с-с-стоп»? — невозмутимо поинтересовалась Лина, подойдя к Вересову.
— Замерзла? — участливо спросил палач.
— Н-н-нет!
— Хорошо! — довольно кивнул режиссер. — Значит, согласишься. — Какую еще пытку придумал этот садист? — Лина, девочка моя, мне пришла в голову интересная идея.
— В г-г-голову?
— Не хами! — строго ответил Вересов. — Твою мать! — вдруг взорвался он. — Дайте актрисе водку! Она же ничего, не соображает от холода!
«Наблюдательный» какой — только сейчас заметил. Анечка подбежала с «Гжелкой» и протянула бутылку Ангелине.
— С-с-спасибо, я из горла не умею.
— Ох, — вздохнул Вересов, — аристократка ты моя! Дайте ей стакан!
В ассистентской руке материализовался стакан. Гвоздева заполнила его на треть и сунула заике.
— Половину! — приказал Вересов.
— Я опьянею, Андрей С-с-саныч! — испугалась Ангелина.
— Зато не заболеешь. Пей!
Она залпом выпила водку, надкусила черный хлеб, подсунутый все той же Анечкой, и уставилась на режиссера.
— Лина, девочка моя, — заискивающе начал тот, — я хочу сделать другой вариант. Нужно, чтобы ты с разбегу бросилась в воду и поплыла. Ты, конечно, можешь отказаться, — поспешил добавить Вересов, увидев ужас в ее глазах, — тогда я использую дублершу. Но мне нужно твое лицо в волнах. Чтобы раскрыть характер — сильный, упрямый, стремящийся вперед! Я хочу показать одинокую женскую судьбу, которую швыряет по волнам суровое житейское море. Но она упорно плывет, не боясь ни штормов, ни глубины, ни чужих берегов. Это — судьба, которая, не страшась ничего, плывет к своему причалу. Эпизод станет ключевым! Что скажешь?
— Не надо дублершу. Яс-с-сама! Налейте еще чуток. Права была мама, когда говорила: не ходи в артистки!
Глава 12
Зима, 1993 год
Их спасла отцовская любовь. Старый мастер не отходил от окна, наблюдая за улицей сквозь прозрачную занавеску — ждал любимую дочку. И потому ему хватило секунды, чтобы узнать «девятку» Бориса. Еще секунда — увидеть, кто из машины выходит. Третья секунда ушла на поворот ключа в двери. Лифт допотопный, быстрее спуститься на своих двоих. А нескольких секунд не хватило, чтобы встретить запоздавшую девочку у лестницы с обшарпанными почтовыми ящиками.
Сначала Федор Васильич удивился непроглядной тьме в подъезде. С освещением у них проблем никогда не было: электрик Иван свое дело знал, хоть и не дурак поддать. Потом послышался тихий голос снизу, кто-то шикнул. И это очень не понравилось. Васильич затаил дыхание и заскользил по ступенькам бесшумной тенью, благо, тапочки на ногах, переобуться не успел. Хлопнула входная дверь, тишину нарушил веселый голос: «А вы уверяли, что лампочки небьющиеся». Дальше все звуки соединила одна черная черта, которую подвел страшный крик. На него-то и ринулся любящий отец. Зычно матерясь, топая ногами и молотя кулаком по перилам, он рванул вниз, не разбирая ступеней. Снова хлопнула подъездная дверь — на этот раз как-то подловато, вроде хотела скрыть, что выпускает подонков. Как будто от дома отъехала машина. Но Васильич уже не обращал на эти детали внимания. Глаза, привыкшие к темноте, без труда заметили прижавшуюся к почтовым ящикам фигурку в распахнутой дубленке. Отец бросился к дочери и споткнулся обо что-то мягкое на полу.