— Я узнал тебя, — равнодушно сказал Борис. — Не надо играть в детство.
Алла опустила руки и присела на свободный стул. Красивая, холеная, чуть хмельная — чужая. Почти не изменилась. Только глаза стали циничными и уголки рта потянулись вниз.
— Ждешь?
— Да.
— Женщину?
— Да.
— Красивую?
— Послушай, этот ответ тоже будет положительным. — Он с досадой отложил статью и посмотрел на бывшую жену. — Что тебе нужно? У меня действительно нет времени.
— Как всегда! — Пожала плечами, достала из сумки золотой портсигар, вытащила длинную тонкую сигарету и изящным жестом зажала в тонких пальцах, ожидая, когда вспыхнет огонек чужой зажигалки.
— Зажигалку надо носить с собой, — не шелохнувшись, заметил Борис. — Не всегда могут вертеться вокруг мужчины. Годы идут, ты стареешь.
— Хамишь? — спокойно поинтересовалась Алка. Подскочивший официант услужливо поднес спичку. Она не поблагодарила — смешно благодарить слугу.
— Алла, ты украсишь любой стол, но к своему я тебя не приглашал.
— А почему не приглашал? — Ее глаза вдруг наполнились слезами. Не хватало еще пьяной истерики! — Почему ты никогда не приглашал меня к своему столу?
— Ты себя слышишь? — холодно спросил Борис.
— Нет, я не слышу себя! Не слышала, не слышу и, наверное, уже не буду слышать. Потому что всегда слушала тебя. Умного, красивого, сильного — холодного эгоиста. — Она не говорила — вбивала слова. — Ты позвал меня к себе, но с собой не взял. Я никогда не стояла рядом — всегда только около. Ты смотрел на меня — и не видел, доверял — и не верил. Ты, Глебов, сломал мне жизнь. И ты за это поплатишься. Уже платишь!
— Твоя роль непонятой жены заиграла новыми оттенками. Они напоминают дешевую угрозу.
— Дешевую? — Усмехнулась, вытащила салфетку, поднесла к глазам, потом высморкалась и, скомкав, небрежно бросила на скатерть. — Дурак ты, Глебов! Наивный доверчивый олух! Слушай и переучивайся на умного. Формулы лепить — не дела с серьезными людьми вести. Не с теми ты связался, глупенький. Думаешь, Попов тогда инвестора нашел? Нет, дорогой, это я Гошку уговорила, чтобы деньги на раскрутку вам дал. Хотела помочь тебе на ноги подняться, виноватой себя чувствовала, идиотка! Думала вытащить напоследок из дерьма. Смешно прованиваться малярной краской и надеяться, что жена твоя ни о чем не догадается. Я знала все, даже номера квартир, которые вы, как холуи, за копейки вылизывали! Мне было тебя жалко, и я попросила Баркудина вас проинвестировать. Так что денежки посыпались тебе из моей постели. И вот — урок первый: никогда не думай о другом, что он глупее. Тем более не думай так о своей жене. Урок второй…
— Алла, я вырос из школьного возраста. Шла бы ты домой, к мужу, — перебил Борис, едва сдерживаясь.
— Урок второй, — проигнорировала реплику «учительница». — Сними с глаз розовые очки и никогда не верь друзьям — друг всегда предает вдруг. Твой Сашка — змея за пазухой. Он всегда тебе завидовал, мечтал переплюнуть. Вечный зам, хронически второй, все время после: защита, карьера, женитьба. Кому не надоест? Это он предложил кинуть тебя. Думаешь, почему завод припер вас к стенке? Да потому, что фактический владелец — Баркудин, и за возможность организовать собственную фирму Сашка предложил ему вариант с новой ценой. И другой ваш поставщик, якобы банкрот, тоже моему Георгию принадлежит. А фирма с оборонщиками, на которую ты возлагаешь большие надежды, — моя! И теперь мне решать, как с тобой быть — то ли с кашей есть, то ли масло пахтать. Потому как вынужден ты плясать под нашу дудочку, дружок твой точно все просчитал. Денежки со старого счета Попов перевел на новый, так что ты сейчас гол как сокол, милый. И нос не задирай: попал в стаю — лай не лай, а хвостом виляй. — Она поднялась наконец со стула. — Третий урок, последний. Не волочись, котик, за молодыми девушками: бдительность теряешь, не видишь, что за спиной творится. Прощай! — И пошла к выходу, небрежно бросив на соседний столик деньги.
Подбежавший официант услужливо улыбнулся и, просеменив почтительно за уважаемой клиенткой к самому выходу, вернулся — убрать грязную посуду и щедрые чаевые.
Борис машинально посмотрел на часы. Прошло всего пятнадцать минут, а показалось — вечность. Сейчас подойдет Оля. Он подозвал официанта.
— Откуда можно позвонить?
— При входе — телефон-автомат. Попов снял трубку после второго гудка.
— Да? — Веселый, энергичный, довольный. Нищий богач, переступивший черту.
— Я все знаю. Я ухожу. Бумаги оформим хоть завтра. Только скажи: почему?
Молчание длилось недолго.
— Кто?
— Алка.
И старый друг ответил:
— Деньги, старик! Ничего личного.
«20 марта, 2003 год.
Они все-таки напали на Ирак! И поставили себя выше всех. Вот — пример той самой гордыни, о которой говорил Олег. Даже если Хусейн — диктатор и представляет угрозу, нельзя навязывать безопасность бомбежками, немыслимо войной добиваться мира. Это — вопреки логике, разуму, совести, наконец! Хотя какая у политиков совесть?
Наша группа — в шоке. У всех на уме одно: что будет дальше? И пусть Ирак — за тридевять земель, не волновать это не может. Американцы закусили удила и понеслись напролом с упрямым, косноязычным ковбоем в седле. Они переступили черту. И чем закончится этот безумный галоп — одному Богу ведомо. Вересов ходит хмурый, твердит, что нас в первую очередь должна волновать судьба фильма, а уж потом — мира. Похоже, больше других убеждает себя самого. Ладно, поживем — увидим. А сейчас — пора спать. Завтра — трудный день».
Глава 13
Лето, 1994 год
— Presto, signora, presto![3] — Итальянец спешил, но проявлять неуважение к русской синьоре не хотел, подслащивая понукание мягкими интонациями и приветливой улыбкой. Зачем терять партнера? И без того голова болит: свадьба дочери на носу, сын умом тронулся, на комедианта учиться пошел (porko Madonna!), Софи спиной мается. Знай крутись, всем деньги подавай: невесте, учителям, врачу. Вот и приходится одному вертеться, на обед времени не остается, все улыбайся да кланяйся. А что делать? Терять выгодного клиента нельзя — хоть он русский, хоть китаец. Конкуренты и так в затылок дышат, только и ждут, когда старый Джузеппе оступится. Нет уж, синьору Васью он от себя не отпустит — даже если неделю голодать придется.
— Grazie, Giuseppe! Saro alle due[4].
— Ya bene, signora[5] Васья.
Bacca отложила в сторону последнюю блузку и деловито постучала по циферблату изящных наручных часиков.
— Alle due!
— Si, signora, si! — радостно закивал итальянец. Святая Мадонна, ты сжалилась над бедным язвенником! Сейчас он поест теплого супчика, потом подготовит красивой синьоре партию. А еще лучше — Уго поручит, парень надежный, не подведет.
Эту мешанину скачущих, как блохи, мыслей Васса прочитывала легко, словно заголовки родных газет проглядывала. Джузеппе только в собственных глазах был скрытным хитрецом, на самом же деле подвижная мимика старика и живые глаза выдавали мысли конвейером — успевай подхватывать.
Русская синьора благосклонно кивнула владельцу оптового магазинчика и, толкнув деревянную дверь с колокольчиком, вышла на улицу. Залитую солнцем, яркую, оживленную, извивающуюся веселой змейкой, с ажурными балкончиками светлых домов, увитыми цветами — чужую, совсем не похожую на ту мрачную унылость, где жила в Москве синьора Васья.
У Изотовой оказалась на обучение легкая рука, а у ученицы — легкая нога на претворение полученных знаний в жизнь. Так они вместе и пробежали — ноги в руки — больше года, не разлей вода. И Васса была благодарна судьбе, подсунувшей Тину. За это время она многому научилась: не доверять, проверять и держать нос по ветру. А еще полностью излечилась от снобизма. И хоть симптомы были незначительными, нет-нет да и напоминали о себе, нашептывая в ушко на сон грядущий: до чего ты, редактор Поволоцкая, докатилась — то объедки с общепитовских столов убираешь, то на углу пирожками торгуешь. Болезнь была наследственной, от родного телевидения доставшейся, а потому излечить ее могла только жизнь. Но та сама пользовать не стала, послала Эскулапа, который как главный лекарь простукал по рефлексам, проверил на выносливость, прощупал выдержку и поставил диагноз: здорова. Слава Богу! Излеченную окружали не махинаторы, не воры, не проходимцы — выметенная на улицу метлой перестройки гвардия научных работников, инженеров, конструкторов — «лишние» люди поскакавшего в демократию общества. Конечно, попадались среди них и «щуки», и «караси», но тут уж приходилось держать ухо востро, чтобы не оказаться в любой из этих стаек. И здесь незаменимым проводником стала Тина. «Ходячий памятник» ввела ее в новый круг: оптовиков, таможенных деклараций, бандитских крыш и «неподкупных» стражей порядка. С последними, правда, знакомство состоялось раньше. Нынешняя Васса перетащила свои слова с чердака в карман, научилась обводить вокруг пальца конкурентов, перекусывать на морозе и считать копейку. Девять месяцев она училась менеджменту — толкала товар на Петровско-Разумовском рынке, где у Изотовой была своя точка. Потом моталась с Тиной в Римини — обучаться ведению торговых операций: что, почем и в каком количестве. Попутно наблюдала за правилами игры с таможней и доставкой груза.