Хитер, милейший и добрейший Василий Петрович, но Соколов отделался общими фразами о любви и доверии. О нем же заботился — сам влипнет и типографию провалит.
И все же пришлось ввести в типографию еще одну супружескую пару. Квартира у них удобнейшая, здесь можно было хранить продукцию, отпечатанную типографией. Жили они скромно, тихо. Кому в голову придет, что глава дома социал-демократ… Кажется так: пожилой мещанин, и жена у него мещаночка…
А жена, Мария Ильинична, взялась за роль прачки. На саночках возила в домик чистое белье, брала в стирку грязное. А под бельем укладывала бумагу, привозила прокламации, прятала в квартире, в дровяном сарае. Один раз чуть было не попалась с этим сараем. Да сошло, соседка оказалась недогадлива.
Привезла Мария Ильинична и первую брошюру — листовку «Хроника Восточного бюро РСДРП» — пятьсот экземпляров. Соколов чуть ли не плясать пустился, увидев ее, и Квятковский сиял:
— Ну кто скажет, что самоделка? Печать-то какая — любо-дорого!
— Скорей ее по заводам, в железнодорожные мастерские, на пристань.
— Э, нет, не торопись, братец. В Самаре мы пока распространять не будем, сначала разбросаем где-нибудь подальше, хотя бы в Пензе.
Василий Николаевич был не на шутку встревожен известиями из Саратова. «Заграница» прислала багажом на этот город большую корзину литературы. Зарубежные товарищи предупредили, что груз плохо упакован и его нужно как можно скорее получить.
А в Саратове почему-то не торопились. На станции чиновники заметили повреждение упаковки и вскрыли корзину, там — литература. Для дознания передали железнодорожным жандармам.
Об этом неприятном происшествии и сообщал Абалдуев, ветеринар на саратовской бойне и один из руководителей местной социал-демократии.
Корзину нужно выручать. А вот как это сделать? Богомолов не знал, но был уверен, что сумеет.
Соколову ничего не оставалось, как согласиться. Больше послать было некого.
Соколов в последние дни не находил себе места. Из Саратова давно должны были поступить известия, а Богомолов молчит. В конце концов черт с ней, с корзиной, хоть и жалко терять литературу, но люди дороже. А что, если Маэстро попался? Молодой и неопытный, он может сболтнуть или просто проговориться. К тому же человек он горячий, при аресте так просто жандармам в руки не дастся, откроет стрельбу. А время для револьверов еще не приспело. Обвинят Богомолова в анархизме, свяжут террористические действия с партией, которая против индивидуального террора… И…
Эти дни ожидания, дни невольной паузы на транспорте стали для Соколова и днями размышлений. Раньше все как-то некогда было. А может быть, встреча с Богомоловым натолкнула на новые мысли?
Вот такие, как Маэстро, не прошли сколько-нибудь серьезной школы политического, революционного воспитания. А кто виноват? Он, Соколов, виноват. Гоняет Богомолова из конца в конец, да еще поругивает за лихость. А парень тянется к серьезной революционной учебе. Сколько раз Соколов замечал: привезет Маэстро очередную партию литературы, начнет ее сортировать — ну и пропал. Не столько сортирует, сколько читает. Да еще с оглядкой — боится, чтобы не отругали за задержку…
Но где же Маэстро? Где?
Соколов ловит себя на мысли, что нервы у него начинают сдавать. И почему ему все рисуется в черных красках? Ведь если бы Богомолов попался, Абалдуев обязательно известил бы.
Саратов молчит.
Прошло десять дней. И вдруг открытка:
«Здоровьем поправился выезжаю привет».
А еще через день явился и сам Богомолов. Веселый, здоровый, немного похудевший и страшно голодный. Он почему-то всегда голодный и готов есть хоть целый день. Соколову не терпелось обо всем расспросить Маэстро. Но пока тот не насытился, из него нельзя было вытянуть ни единого слова.
— Так все-таки, как же тебе удалось жандармов из дежурки выманить?
— Да просто… Сговорился с железнодорожными рабочими, чтоб те на запасных путях стрельбу подняли из револьверов, да еще и петарды подорвали… Ну, жандармы на это «жаркое» и клюнули. Побежали, а рабочих-то и след простыл. Мы дверцу плечиком — и на лихача… А корзину я Абалдуеву на память оставил…
— Ну и черт! Нет, право, ты, брат, не Маэстро, а самый настоящий черт! Так впредь и величаться будешь!
До отхода поезда остается какой-нибудь час, а Мирона все нет и нет. И ведь сам учил аккуратности и точности.
Черт не успел перечислить до конца всех грехов Василия Николаевича, когда в передней раздался звонок.