Историки древности Геродот и Страбон называли клинопись «ассирийскими буквами», Афенет и Евсевий — «халдейскими буквами».
Памятники с клинописью у города Персеполя в Иране в 1472 году видел венецианец Иосафат Барбаро. В своей книге, вышедшей лишь в 1543 году, он упоминает клинопись.
Полвека спустя руины города Персеполя посетил португальский посол в Иране Антонио де Гувеа. О своей жизни посла в Иране и при дворе шаха Аббаса I и поездках по этой стране он рассказал в книге, вышедшей в 1611 году. В ней он также упоминает клинописные надписи, которые видел в Иране.
Позже развалины Персеполя заинтересовали англичанина Джона Картрайта и испанца Гарсиа де Сильва Фигероа. Последний писал о клинописи: «Все письменные значки треугольные, но удлиненные, напоминают по форме пирамиду или маленький обелиск… так что их можно отличить друг от друга только по их расположению».
Первым европейцем, не только обратившим свое внимание на клинопись, но и опубликовавшим ее образец, был итальянец Пьетро делла Валле. Во время своего почти двенадцатилетнего путешествия по Востоку он побывал в Турции, Египте, Палестине, Ираке, Сирии и Иране и привез в Италию несколько глиняных таблеток с клинописью, которые подарил одному из римских музеев. В книге о своем путешествии он поместил клинописную строку.
В 1700 году появилась работа «Религиозные истоки персов» англичанина Томаса Хайда, где впервые названа эта письменность клинописью.
У немецкого ученого Энгельберга Кемпфера в книге «Прелести чужих стран» мы находим также клинописную строку.
В 1714 году голландец Корнелиус де Бруйн, побывавший в Иране, опубликовал «Путешествия», где поместил древнеперсидскую надпись и впервые сделал предположение, что клинопись читается горизонтально.
Среди многих других путешественников, посетивших Ближний Восток и писавших о клинописи, следует упомянуть немецкого инженера Карстена Нибура, возглавившего по воле датского короля Фридриха в 1761 году экспедицию для изучения стран этого района. Судьба ее сложилась трагично. Уже несколько месяцев спустя после отъезда экспедиции почти все ее члены погибли от болезней.
К. Нибур путешествует один, посещает Аравию, Месопотамию, Иран и другие страны. В Иране он перерисовал несколько надписей во дворце ахеменидских царей в Персеполе. При этом он совершенно правильно определил, что они сделаны тремя видами клинописи.
Он избрал один из видов, сравнил знаки, систематизировал их, выделил 42 знака и высказал предположение, что это алфавит.
Образцы письма и отчет о своем путешествии К. Нибур опубликовал в работе «Описание путешествия в Аравию и окружающие страны», Копенгаген, 1774–1778. Выход в свет труда К. Нибура послужил сильным толчком для европейских ученых, которые стали делать попытки дешифровать клинопись.
Немецкий востоковед Олаф Герхард Тихсен (1731–1815 гг.), изучив материалы, опубликованные К. Нибуром, высказал мнение, что знак, повторяющийся так часто и стоящий наискось, является «словоразделителем» и что каждая из трех надписей представляет какой-то новый язык. Датский ученый и теолог Фридрих Христиан Карл Генрих Мюнтер (1761–1830 гг.) сделал предположение, что язык ряда строк близок к языку Авесты — священной книги парсов. Имена, встречающиеся в этой книге, были близки по звучанию к древнеперсидским, и текст трех форм клинописи идентичен. Кроме этого, Мюнтер правильно выделил слово «царь» в группе из семи знаков. Однако дальше этого Мюнтер не смог двинуться. «И вот приходит Гротефенд. Неспециалист! Всего лишь незаметный учителишка гимназии, — пишет о нем немецкий ученый Э. Добльхофер. — Никакого понятия об ориенталистике, но парень с огоньком. Однажды заключает пари и расшифровывает клинопись». Полностью его имя звучало Георг Фридрих Гротефенд.
Но путь к открытию тайны, к дешифровке был труден. Не сразу Гротефенд пришел к своему открытию. Он изучил различные образцы нескольких письмен, прочитал работы путешественников, ученых, побывавших на раскопках. В этой связи Гротефенд писал, что «одна и та же надпись сделана тремя различными способами. На первом месте стоит самая простая, фонетическая, состоящая из ряда знаков для отдельных звуков. Нибур их насчитал сорок два. Вторая надпись сложнее, в ней гораздо больше знаков. Нибур насчитывает их сто тринадцать и думает, что наряду с фонетическими знаками здесь есть много знаков для целых слогов. Наиболее сложной является третья надпись, — вероятно, Кемпфер был прав, что в этой надписи встречаются знаки для целых слов, для целых понятий. Объясняется эта странность просто. Судя по всему, надписи были высечены при древнеперсидских царях. Персидское царство занимало очень большое пространство, в состав его входило много разных народов. Все они говорили на разных языках. Ясно, что особо важные надписи приходилось делать на главнейших языках огромного государства». Далее Гротефенд полагает, что «надписи, сохранившиеся во дворце, могли иметь отношение только к царям. К каким? Да вот к тем самым Ахеменидам, имена которых знает всякий школьник, читавший на уроках греческого языка сочинение Геродота: Кир, его сын Камбис, завоевавший Египет, Дарий и Ксеркс, которые вели войны».