Стояло прохладное северное лето, и они заночевали прямо в лесу, не успев добраться до ближайшей деревни до темноты. Завернулись в плащи и подобрались поближе к костру.
Кирши в ту ночь снова снились псы. Возможно, виноват был лес, его влажные, дикие запахи и ощущение постоянной опасности, что наблюдает за тобой из тьмы. Проснулся он от собственного крика. Вскочил, стараясь отдышаться. Рубаха вымокла от пота, тело била мелкая дрожь.
Хару не спал, сидел у костра и, похоже, что-то рисовал углём в своём альбоме перед тем, как Кирши напугал его криком. Теперь Хару уставился на Тёмного, и на его загорелой коже и в карих глазах плясали отблески костра. Черты лица тонкие, плавные, и свет пламени делал их мягче, сглаживая остроту скул и подчёркивая хрупкость узкого, ещё мальчишеского подбородка.
– Кошмар? – спросил он, но из-за сильного акцента Кирши не был уверен, что угадал слово правильно. Хару, заметив замешательство на его лице, решил перефразировать: – Сон… плохо?
– Кошмар, да. – Кирши стёр рукавом холодный липкий пот со лба.
– Уже три ночи кошмар. – Хару старательно выговорил слова, закивал сам себе и показал три тонких изящных пальца, подкрепляя сказанное. – Много.
Кирши усмехнулся. Что ж, никто и не говорил, что проводник из него выйдет хороший.
– Прости, не хотел напугать. В следующий раз постараюсь не орать.
Хару покачал головой:
– Мне не страшно, но я помогаю.
Кирши не понял, что он имел в виду, но переспрашивать не стал, потому как Хару уже увлечённо скрипел углём в альбоме. Кирши, стараясь отвлечься от дурного сна, завалился на спину и стал вглядываться в звёздное небо в надежде, что то его скоро убаюкает.
И когда его веки уже смежились, а звуки леса стали стихать, Хару похлопал Кирши по ноге.
– Киши, – имя Кирши пока давалось ему с трудом. – Бери.
Тёмный сел и непонимающе уставился на Хару – тот протягивал ему вырванный из альбома лист.
– Бери, – повторил он и призывно качнул листом в воздухе.
Кирши взял лист и вгляделся в изображение. На нём красовалось уродливое чудище с разъярёнными круглыми глазками и длинным, вытянутым в морщинистую ленту носом, из-под которого торчали вверх два то ли рога, то ли зуба. Зверь твёрдо стоял на четырёх кошачьих лапах, а от пятнистого загривка к тонкому хвосту с кисточкой тянулась грива из пламени. Вид у чудища был воинственный и недружелюбный. На обратной стороне листа были аккуратно выведены два замысловатых символа – иероглифы.
– Бакугасира. Баку, – сказал Хару, тыча в лист кусочком угля. – Ёкай.
– Чудовище, – подтвердил Кирши, не поняв ни слова. – У нас тоже похожие водятся, мы их убиваем.
– Не убивать. – Хару нахмурился и замотал головой, отчего его тёмные волосы тут же разлохматились. – Баку помогать. Есть кошмары. Пож… пожирает сон плохой.
Хару зачерпнул горсть воздуха у виска, забросил невидимый кошмар в рот и закивал.
– Понимает? Киши. Этот ёкай помогай тебе.
– Баку-что-то-там – пожиратель кошмаров? – Кирши постарался собрать слова Хару воедино.
Хару снова закивал.
– В Хиношима, – так называли Восточные Острова их жители, – Баку помогает всегда. Носи его у себя тут. – Хару приложил руку к груди. – И будешь спать хорошо. Баку придёт и съест кошмар.
– То есть это оберег? Простой рисунок? – Кирши с сомнением покрутил листок.
– Рисунок и имя. – Хару указал на иероглифы. – Вместе сильно.
– Ладно. – Кирши неловко улыбнулся, не зная, что ещё сказать, и, аккуратно сложив лист, спрятал за пазуху. – Спасибо.
Больше он не кричал по ночам.
Кирши оторвался от окна и приложил руку к новому шраму на груди. Он напоминал солнце, каким его часто изображали вольские художники, – круг с огненными лепестками короны.
Этот шрам был ещё одним подтверждением тому, что жизнь не принадлежала ему, что кто-то снова распорядился ею на своё усмотрение. Не Василиса должна была умереть, а он. Она хотела жить, мечтала, у неё была цель. Ему же жизнь была даром не нужна.
Уже второй раз дорогой человек умирает, чтобы сохранить ему жизнь.
Кирши ударил по столу, и боль молнией взметнулась от ладоней к плечам, спицей застряв в позвоночнике.
– Я этого не просил, – процедил он в темноту. – Ничего из этого я не просил.
Центральная площадь Даргорода, с трёх сторон окружённая Царскими Палатами, Звёздной Башней и гарнизоном Вольской Гвардии, за пару дней преобразилась до неузнаваемости. Выросла высокая деревянная сцена, над которой развевались три знамени Гвардии. Чёрное с серебряным вороном. Красное с золотым соколом. Небесно-синее с белым журавлём.