— И за что мне такое счастье? — небрежно спросил я, сдерживая глубоко внутри торжествующий крик победителя.
— Да так, чистый случай. Хотели меня назначить, да я самоотвод взял, — подколол меня дед, поворачиваясь спиной.
— Когда ехать-то?! — успел я крикнуть ему вслед.
— Завтра с первым солнцем поедешь. Коня на два дня Самурай дает, отдашь ему за это полкуска серебра.
Дед, отмахнувшись от остальных моих вопросов, легко шагнул в кусты и тут же пропал из виду. Не любит он меня, а я — его. Старая история, виноватый в которой оказался мой чуткий нос — я ведь запахи чую лучше любой собаки. Да и ладно, забыли. Главное теперь на Великом Соборе не осрамиться, Деревню родную по-хорошему представить, да и себя показать.
Я вообразил, как вхожу в огромную палату, украшенную разноцветными камнями и яркими самогарными лампами, а вокруг все смотрят на меня и шепчутся: кто этот красивый чернобровый юноша с умными очами? Кто таков делегат в красном камзоле с серебряным шитьем? У кого же это такой модный оберег в форме сердца в серебряном окладе?
Тут я вспомнил, что красный камзол четыре дня назад изорван в тряпки в драке с юродивыми, и пригорюнился. Придется в полевой форме ехать, как и положено вольноотпущенному сироте. А и ладно — главное, в Столице показаться, когда еще случай представится.
Внизу, точно подо мной, вдруг заметалась и замерла в кустах неподалеку серая тень. Я быстро, навскидку, прицелился и мягко спустил курок. Винтовка сухо щелкнула, следом раздался возмущенный кошачий визг. Тьфу.
Опять, значит, бес попутал: вместо зайца кошку подстрелил. Я прищурился, но в низких лучах вечернего солнца видно было плохо — кошка спряталась в самой гуще кустов и теперь шумно возилась там, вылизывая ушибленное место. Потом кошка осторожно высунула морду наружу, и я сначала увидел у нее на ошейнике оберег Глонаса Всемогущего, а потом уже и признал саму скотину: это ж Рыжая Маруся, с Островного хутора.
Эх. Я переломил пневматическую винтовку и бережно вставил в ствол очередную пульку. По части стрельбы из пневматики мне в Деревне равных нет, за то и прозвали Стрелком, что попадаю, куда хочу, от бедра, не целясь. Но очень уж слабое это оружие, пневматика: голубей еще кое-как губит, а птицу побольше или лесного зверя крупнее мыши — почти никогда. Пружину бы к ней поменять, да где сейчас найдешь такое сокровище; счастье, что эта еще не лопнула, ей ведь лет пятьдесят, не меньше.
Зато пулек к винтовке — хоть из пулемета стреляй. Просто их делать, любой пацан в Деревне, окончивший местный филиал «Всероссийской школы нанотехнологий и инноваций», умеет: расплавляешь свинец в черепке над костром, да и льешь потом расплавленный свинец в воду. Получаешь шарики разных размеров, потом отбираешь нужные, остальные опять плавишь.
С боевым оружием потому у нас на Руси не заладилось, что последние фабричные патроны еще до моего рождения кончились. Одно время крутили самокруты, но с порохом сейчас совсем туго, так туго, что проще забыть об огнестреле совсем и повесить оружие для красоты на стену в горнице.
У всех и висят, пыль собирают, красавцы: нарезные винтовки, автоматы старинные, обрезы со Второй Гражданской и прочее добро. Много чего висит, да мало что стреляет — все места заветные, где делали добрые вещи, пожгли да порушили полчища врагов Отчизны. Не смогли наши деды да отцы отстоять родные деревни, что, говорят, стояли раньше от океана до океана. Спасибо, хоть сами не все сгинули, оставили русаков немного на развод.
Да только и оставшимся недолго куковать: хохлованы с запада поджимают не на шутку, на востоке басурмане зверствуют, с юга москальские банды грозятся, а на севере карелы рвут последнее. И главный враг, Европейская Конфедерация, только и ждет, когда мы слабину дадим.
А мы не сдаемся! Мне вот всего пятнадцать, к семейным таинствам еще не допущен, а уже дважды в боевые молитвы выходил, со взрослыми наравне, никто и не удивляется, что молод. А кто еще, как не молодые, должны родную Деревню от врага оберегать, кто от осквернения Храм Исторической Правды сохранит, кто, наконец, дерзкий караван на границе тормознет и добычу в дом принесет?
Хотя, конечно, есть сейчас и такие молодые, что сами бегут в полон к врагам поганым — дед Афон даже знавал такого перебежчика, если не врет. Прошлой голодной зимой Мишка Глухов, сын старосты Заречного хутора, сам ушел к хохлованам — вроде как его с лесного поста заморской жратвой сманили. Зато потом, сказывают, хохлованы его самого убили да и съели.