«Я б иногда за помидорину — красную и сочную — убил бы кого угодно…» — грустно подумал Борзухин.
Настроение Угрюмого несколько испортили три Мужичка, которых он встретил пока шел по полю (дорога здесь до домов не доходила). Они долго пытались ему что-то объяснить:
— Ну… ты… у нас в селе… баба наша… вроде… а ты сумляшись… взасуй… тока оно и не работать на возделанье…
Не первый раз Угрюмый замечал, что с ним в этой деревне пытаются поговорить на каком-то своем неизвестном наречии… Если у каждого села образуется свой диалект, выполнение его стратегических задач сильно усложнится. Это все от жизни без телевизора. Без первой программы — у каждой деревни свой говор, где-то чуть больше, где-то чуть меньше заметный.
Угрюмый попробовал сделать свою интонацию максимально грозной:
— Я для вас сколько добра переделал? Забываете хорошее? Быстро забываете? Да у вас в селе и торговли своей нет… Жили бы без спичек и соли, без сахара и резиновых сапог. Курили бы тоже свой картофель… Из-за бабы будем ссору затевать? Вам не дает — а мне дает; и то — может, оно так-то и лучше для вас. Ко мне исправно ластится, а вы заведите себе кого угодно еще… вам никто запрет на это не даст.
Мужики в очередной раз отступили, недовольно что-то бухтя.
Угрюмый зашел в избу на краю деревни.
Шлюха по имени Инфляция в смешном объемном рубище и с нелепыми тонкими руками, торчащими из гигантских рукавов, с бледным лицом и большими, как у лани, испуганными глазами, вскочила, сбрасывая с себя уродующую ее стройную фигуру одежду.
Она выглянула в оконце, задернула застиранную занавесочку с вышитым узором из ягодок и грибочков и бросилась ему на шею, рыдая от счастья…
Он поцеловал ее долгим-долгим поцелуем, потом посадил к себе на колени, стал гладить по волосам и жаловаться на жизнь:
— Надоело мне все это…
— Я вижу, как ты мучаешься… раздевайся, нет никого вокруг, Олег…
Угрюмый подошел к стулу, снял фуфайку, бороду и сапоги. Пошел к рукомойнику смыть клей с лица.
— Тяжело тебе так притворяться, да? Милый…
— Притворяться я всегда любил, Алена. Сколько себя помню — даже на работе в офисе такие спектакли разыгрывал бывало… Да, ладно, что теперь… Где они теперь, наши офисы?
— Я боюсь, Федор-тракторист меня узнать может, надо было подальше мне поселиться. Опасно в такой близости… Он, хоть и дурень, но лица-то запоминает…
— Я ему запретил в этой деревне показываться. Он меня слушается… Знаешь, что тяжелее всего?
— Что?
— Спирт картофельный. Приходиться его пить с ними… Ужасно после него приходить в себя — словно с того света возвращаешься. Ходишь дня три, как контуженый, и настроение такое, все время покаяться тянет. Упасть на колени и все им рассказать…
— Он самый крепкий в мире, говорят, мне наливали…
— Ты не пей… Тебе это незачем…
— Они ведь и не знают там, в городах, что никакой технологии выращивания картофеля нет: бросаешь его в землю, и он сам растет. Ты расскажи кому-нибудь из бывших москвичей, может, они организуют где хозяйство и самостоятельное поселение. Без этих киборгов… Боже мой… Зачем я осталась тогда, были же билеты в Чехию уже куплены…
— Не все так просто с этим картофелем, понимаешь… Ты вот сажать его как собираешься?
— Просто выкопаю ямку, положу проросшую картофелинку, сверху навоз и закопаю до осени.
— Глупышка моя, ну покакаешь ты сверху на какую-нибудь картофелинку, а где ее взять, проросшую? Чтобы прорастить — надобно запас иметь. А у нас людям в городах жрать нечего… Может, по одной кто-то и закапывает, но на это всем не выжить…
— Ты уже иногда начинаешь говорить с этим дурацким акцентом…
— Не горюй, Алена, у меня знакомые хорошие уже прибрали к рукам завод по производству резиновых сапог… Мужики ведь не смогут без натурального обмена. Все равно им надо торговать. А это наш шанс… Мы здесь нужны, понимаешь? Чтобы изнутри контролировать ситуацию. Побудь со мной еще полгода, потом отправлю тебя к ним эйчаром. Мне здесь совсем будет плохо без тебя…
— Чего ты добиваешься здесь? Поехали вместе… сейчас прямо…
— Все равно все идет к тому, что будут создаваться органы самоуправления, я хочу занять какой-нибудь важный пост. Не сможет каждая деревня существовать обособленно — мы уже торгуем за четыре села… Я им напою в уши про скидки и оптовые закупки… Когда я стану кем-то здесь, в деревне, — нам всем будет проще… Будет проще восстанавливать цивилизацию… Все, что мы потеряли. Будем мы еще работать в офисах и есть в ресторанах… Если не мы, так дети наши… Тут семью одну подвезу, поможешь им обжиться. Четыре толстые тетки, мужичонка вполне деревенского вида и трое детишек…