Офицер обошел стол и присел на его край, прямо перед Урри. Это показалось сильным ходом — так офицер казался гораздо выше клиента. Урри подумал, что стажер не так уж безнадежен.
— Я тебе так скажу…
Офицер выдержал паузу. Еще один правильный ход. Стоит сказать хоть что-то — а тут явно подразумевался встречный вопрос «Как?» — и снова замолчать будет гораздо труднее. Урри молчал. Но не сдержал новой улыбки.
— …так скажу, да. Если б мне не связали руки, — офицер ткнул пальцем вверх, — ты бы у меня уже серенады пел. И забыл бы, как улыбаться.
«Я могу сказать то же самое», — подумал Урри. Не произнести это вслух стоило ему больших усилий. Больно уж смешно получалось.
— Чего? — спросил офицер, подавшись вперед.
Урри подумал, что по рассеянности озвучил промелькнувшее в голове. Такое с ним часто случалось.
— Дятел. Жаль, бить тебя нельзя. Не пойму, почему.
Офицер встал. Наклонил голову к самому лицу Урри:
— Ты, дурак, еще ничего не понял. Тебе не выйти отсюда, понял?
Желание офицера быть понятым вызвало некое подобие симпатии, но не более того. А дальше стало ясно, что офицера недавно перевели из другого учреждения, судя по всему, связанного с оперативной работой на местах. Офицер выпрямился, крякнул и очень сильно пнул ножку стула, на котором сидел Урри. Прием, безусловно, эффективный — не столько из-за прямого физического воздействия, сколько из-за неумолимо возникающей ассоциации с казнью через повешение, что уверенности в себе не добавляет. Но тут стул был прикручен к полу — и результат получился обратный. Офицер громко вскрикнул и повалился на пол, ухватившись двумя руками за ушибленную ступню. Оскалив зубы, он зашипел, сдерживая более громкие звуки, теснившиеся в могучей груди.
— Можете забирать! — крикнул Урри, подняв голову к потолку и захохотав.
— Молод еще дядьке указывать, придурок, — сказали за шторой. — Забирайте.
Через секунду в комнату зашел конвой.
Пока Урри отсутствовал, в камере произошли некоторые изменения. Связанные с письменным столом. В первый раз он был совершенно пуст, теперь же там появились письменные принадлежности. В специальное гнездо (Урри поначалу его не заметил, вероятно, оно прикрывалось плотной заглушкой) был вставлен карандаш — так, что над поверхностью стола оставалось только остро отточенное жало, которым, при желании, можно было больно уколоть палец, но на более серьезные свершения карандаш не годился. Рядом с карандашом лежал стеклянный планшет, к которому снизу был приклеен лист бумаги. Четыре угла планшета были скреплены с поверхностью стола цепочками так, что его нельзя было поднять над столом более, чем на полдюжины дюймов. Края стеклянного планшета имели овальную форму. Урри не сомневался, что и разбить его нельзя.
Сев за стол, Урри приподнял планшет и посмотрел на листок бумаги. В верхней его части крупными буквами: «Признание». «Как дети», подумал в первую секунду Урри. «Хотя нет», подумал он потом. Надпись на листе вполне укладывалась в формулу «Все, что вы скажете». Стало быть, не такой уж наивной она была. Ради интереса, желая испытать неведомый доселе способ письма (отчасти напоминающий спиритические практики, о которых доводилось читать), Урри поднес планшет к жалу карандаша, несильно надавил и попытался расслабиться и очистить ум, как то рекомендуется делать медиумам. Ничего не случилось.
«Ничего не слу», — вывел Урри, а потом карандаш сломался.
Если долго качаться в кресле, как известно, начинает кружиться голова. И вообще возникают ощущения, близкие к состоянию несильного опьянения. Мысли от этого приобретают чрезвычайную силу и в то же время легкость. Разглядывая пробковый потолок и прислушиваясь к поскрипыванию шарниров, Урри размышлял о разном. Хотелось есть.
А потом пришел врач.
— Странно, — начал Урри, приподнимаясь в кресле.
— Сидите, сидите, — сказал врач.
Луч солнца, довольно сильно переместившийся за прошедшее время, попал в зеркальце, укрепленное на лбу врача, и неприятно кольнул глаза.
Урри поморщился.
— Чего же странного? — спросил врач, подойдя к креслу и заложив руки за спину.
— Я как раз думал о врачах, — сказал Урри.
— Вот как? Отчего же?