Урри довольно улыбнулся. В этих строчках безошибочно угадывался врач. Причем врач, крепко обломавшийся.
«Дополнительным же мотивом служило чувство личной зависти обвиняемого к подвигу и славе Дэгу Самсона. Что, безусловно, является еще одним элементом социальной опасности обвиняемого и может рассматриваться как обстоятельство вину отягчающее».
Урри захлопнул папку. Несколько секунд катались желваки под темной кожей.
Ничего-то вы не поняли, подумал он наконец и посмотрел на солнечного тушканчика. Тот уже стал багровым — ночь была совсем рядом. Ничего не поняли, снова подумал Урри. А я оказался лучше, чем сам о себе думал.
Народу на площади Дэгу было совсем немного. Глупо, конечно, — но обидно. Мысли путались, Урри никак не мог привести их в порядок. До тех пор, пока не увидел бочку с нефтью.
Он всегда был противником смертной казни, как любой образованный человек, способный тонко чувствовать других. Но нельзя было не признать за способом наказания политических преступников, принятым в Аддис-Абебе, удивительной, отточенной красоты. Ради такого символа стоило покорять Аравийский полуостров и выскребать танки судов, навеки застрявших в гаванях Персидского залива.
— Стало быть, все. — Полковник закончил вязать узел вокруг ног Урри, встал, отряхнул колени. — Стало быть, последнее слово.
Дополнительный колорит происходящему придавал тяжелый взгляд Дэгу Самсона — эшафот был установлен прямо напротив памятника герою.
— Неужели положено? — позволил себе вопрос Урри, глядя прямо в глаза бронзового оппонента, державшего высоко над головой листок с рецептом рыбы футу.
Полковник сдержался.
— А ты думал. Только смотри сам. Можно тебя сначала подвесить.
Урри вдруг представил себе такой близкий процесс — короткий рывок веревки, после чего он будет висеть, как ведро на колодезном журавле. Потом полковник рукой остановит его тело, которое, понятно, будет раскачиваться. Потом те двое, что стоят возле журавля, направят его к бочке…
Впрочем, нет. Не о том.
Урри посмотрел на небо. Надо было рассчитаться с долгами.
— В протокол занесут, — Урри придал своим словам утвердительную интонацию, не желая снова искушать полковника.
— Занесут, стало быть. Занесут.
Урри недолго молчал. Расчет выходил торопливый, не такой, каким хотелось бы его видеть, в последней строчке не хватало слога, но… Но.
— Тогда — слушайте:
Александр Егоров
ЖИРНОЕ НЕБО
Первым старика заметил Аслан. Он толкнул младшего локтем и шепнул:
— Смотри. Ветеран отключенный.
Беслан пригляделся.
— Энергет, что ли? — тоже негромко произнес он. — Не из наших. Я его на квартале не видел.
Старик — рослый, в длинном грязном пальто — сидел, склонив голову и прислонясь к стене, будто так и сполз по ней, как бывает с расстрелянными мародерами; только какой из него мародер, ему на вид лет семьдесят, столько вообще не живут. Длинные рыжеватые волосы выбивались у старика из-под серой бейсболки. Козырек сполз набок, и стала видна надпись:
MILWAKEE BEER
Аслан с Бесланом с трудом разбирали нерусские буквы. Они еще раз переглянулись и подошли поближе.
Голова старика оставалась в тени. Поэтому Аслан даже вздрогнул, когда тот заговорил:
— Помогите… помогите встать.
Голос у старика был скрипучий, будто кто-то крутил педали на раздолбанном портативном генераторе. Аслан с Бесланом переглянулись.
— Вы энергет? — спросил Беслан.
— Какой еще энергет? — не понял старик. Он вытянул жилистую руку, потрогал рыжую щетину на подбородке.
— Ну… энергозависимый?
Старик сердито засопел. Попробовал встать и не смог. Аслан с Бесланом подхватили его под мышки. Вот странно: от старика ничем не пахло, даже табаком; на квартале от всех дегротов воняло невыносимо, так, что их хотелось пнуть, да посильнее. А этот был еще приличный старик. Хотя, конечно, трогать его не стоило. Аслан оглянулся: никто не видит?
— Настройки сбились, — сказал старик, — У меня нейростимулятор. Сейчас перезагрузится.