Когда Тэрц чувствует — сделано все, чтобы неразрывными путами связать с ней каждое мгновение и прошлого, и будущего, он замирает. Ли, словно боясь не успеть сделать что-то не менее важное, двигается быстрее. Он уверен — она плетет такую же паутину из своей жизни, соединяя ее с его судьбой. Ли кричит, обозначая, что и ее работа закончена.
Словно повинуясь этой команде, перестает бить вода из душа. Сломался насос? Опустел бак с водой? Незаметно наступила новая эра?
Тэрц никогда не видел одежды, подобной той, что надела Ли на следующее утро, — приталенный блейзер, бриджи. Видя его смущение, Ли предложила:
— Отец у меня такой же длинноногий. Все как у тебя — лысая грудь, вечно растерянный взгляд. Я подберу четкий прикид.
Теперь Тэрцу нравилось абсолютно все в Ли. Старомодные словечки, курносая грудь, тоненькая нитка губ, покачивающаяся походка… Несколько комплиментов он произнес вслух и получил смокинг, белую сорочку с манишкой и бабочку.
Лес подернут легкой дымкой. Травы в человеческий рост блестят от росы. Ли уговорила совершить утренний марафон на первоклассных велосипедах, которые, так же как и душевая кабинка, достались в подарок от последнего торгового каравана, прошедшего по этим местам пять лет назад.
Путник и горец, улюлюкая, взрывая тишину гудками, рванули по изрытому колдобинами шоссе. Солнце постреливало все более уверенными лучами сквозь частокол гигантских сосен. Ли легко опережала своего чертыхающегося спутника.
— Тебе не страшно одной? — закричал он не только для того, чтобы задать вопрос, но и чтобы умерить пыл вырвавшейся вперед Ли. Девушка притормозила, поехала рядом. Тени деревьев проносились по ее лицу.
— Отец говорил — мы всю жизнь одни. Если научиться жить с самим собой, то место и время, где окажешься, никогда не будут помехой счастью.
После нескольких минут учащенного дыхания и шороха шин по потрескавшемуся бетону Ли добавила:
— У меня не получилось. Возможно, отец был неправ, — вдруг она с испугом огляделась и закричала: — Мне дальше нельзя, — и свернула в сторону от дороги.
Они въехали на узкую лесную тропку. Даже некрупному гному потребовалось бы больше простора, чтобы развернуться. Тысячелистники охаживали велосипедистов по лицу, корни деревьев выныривали из-под земли, ветви норовили снести голову. Тэрц и Ли не останавливались. Они словно хотели обогнать время, которое неминуемо приведет их к роковым ритуалам.
Когда они добрались до приюта, от смокинга осталась чешуя из лоскутов, рубашка приобрела лиственный цвет, уцелевшая бабочка силилась взлететь с поцарапанной шеи Тэрца. Путник с сожалением оглядывал свою праздничную экипировку. На крыльце дома корчилась от смеха Ли.
— Видимо, из-за этого великолепия Каннский фестиваль прикрыли последним, — засмеялся Тэрц, — в такой спецовке я не полезу в Раф.
— Что за прихоть жить в залатанном авто? — Ли вмиг стала серьезной. — Бензина-то я тебе не отвесила.
В эти безумные сутки вечная тема борьбы за ресурсы была прикрыта неотложным человеческим. Забытые роли звали к ответу. Маски вернулись на лица.
Они сидели возле пыльного окна с видом на ржавую бензоколонку. Словно жених и невеста после пышной свадьбы, на которую угрохали все, что у них было. Молодожены вернулись в реальность — сухой остаток укатившего за горизонт веселья, без которого не имеет смысл продолжать жизнь. Здесь — ободранные углы и грозовые тучи невысказанных претензий над головами.
— Ты мой первый путник, — пояснила Ли, — отец оставил приют месяц назад.
Это был приговор. Горцы никогда не шли навстречу своему первому просителю. У путников даже придумана особая процедура, чтобы «размачивать» новеньких горцев. Новенький — редкое по России и непредсказуемое явление.
Тэрц встал, прошелся по маленькой спартанской комнатке. Мысли о том, что делать, то лихорадочно разбегались по тупикам сознания, то замирали, готовясь к бесплодному рывку.
— Ладно. — Тэрц снова сел напротив Ли. — Вот тебе мой диагноз. Я не простой путник!
Тэрц ни разу не говорил подобных вещей. Казалось, воздух отвердевал вокруг каждого слова, словно стараясь не дать понять его значения.
— Весь человеческий арсенал, от атомных взрывов до ритуалов вуду, создавался и использовался только для того, чтобы сохранить наш хрупкий мир на краю пропасти. Его удерживают не только законы термодинамики и всемирного тяготения, но и поступки с огромным потенциалом. Если твое движение потенциально может изменить мир, значит, ты спасаешь его от разрушения. Парадокс! Как только человек перестает вмешиваться в ход событий, происходят катастрофы. Извержения вулканов, землетрясения и наводнения случаются, когда мы перестаем действовать, отказываемся от возможности настраивать пространства под собственные желания… Поэтому я езжу по стране.
Тэрц не заметил, как вскочил, и теперь мерил крохотную комнатушку широкими шагами.
— Раньше этого потенциала по ракетным гарнизонам вдоволь было натыкано. Сейчас — число таких, как я, сокращается с каждым днем. Если остановлюсь здесь, природа гневно отзовется. Я пробовал — так оно и выходит.
Зеленые глаза Ли давно округлилась. Она верила.
— Где же твой потенциал? Неужели думаешь — твоя смазливая мордашка может изменить мир?
— В багажнике. Сейчас все сложнее, чем в эпоху Хиросимы, — ответил Тэрц.
Ли вспорхнула с места. Тэрц не сомневался — он может часами наблюдать ее походку, покачивающуюся над землей, как не потревоженный ветром огонь свечи.
Но путник бросился за ней.
Они долго смотрели на огромные мешки в багажнике Рафа. Для Ли само наличие груза было подтверждением потенциала, заминированного в автомобиль, однако Тэрц пояснил:
— Икс-палитоксин. В тысячу раз эффективней сибирской язвы или тетродотоксина. Одного мешка хватит, чтобы навсегда отравить Байкал или Енисей. Я двигаюсь по стране, каждый день доказывая, что внутренняя энергия человечества все еще не исчерпана.
— Решение может не быть скорым, — ответила девушка.
Тэрц не выдержал на десятый день. Даже когда по радио передали о внезапном извержении Этны, Ли не заговорила с ним. Через вечность этого молчания, обостряющегося в дымке пронзительных сибирских закатов и рассветов, путник изменился. Ему стало плевать на бодрствование всех вулканов Вселенной, на упорное вращение Шарика. Чего стоит вся эта суета, если он не может вернуть себе самую неотделимую часть тела? Хотя бы на миг.
— За воротами твоего приюта меня с нетерпением ждет много больше людей, чем здесь, — вместо приветствия Тэрц произнес ритуальную фразу. Ли подогревала чайник на газовой горелке, на деревянном столе стояла плетеная корзинка с земляникой.
Все эти дни они питались раздельно.
— Ты не достоин того, чтобы ехать к ним. Надеюсь, они дождутся и пешего, — ответила Ли, — Твой путь завершен!
Все было кончено — горцы не меняли решений. Тэрца охватило отчаяние. Он чувствовал — земля уплывает из-под ног. Он не доберется до следующей заправки. Он возненавидит хозяйку приюта и лишится своей судьбы, стремительно приобретавшей гибкие формы Ли и ее зеленые глаза.
Разве не повод завести машину, последним рывком снести бензоколонку и соединиться с девушкой в неминуемом взрыве?
— Я любила себя, — Ли словно почувствовала роковую решимость Тэрца и заговорила, — любила этот лес вокруг. Я любила все живое и неживое, лишь бы не любить людей. Мы не можем позволить себе этого. Ты не представляешь, какая эта мука — не любить людей. Высшая степень несвободы.
Ли помолчала:
— Я знаю, у путников есть десятки легенд о том, как это делается. Есть даже близкие к истине…
Девушка приподняла край брючины красного спортивного костюма. Захолонуло от вида ее кожи. На лодыжке темнел браслет-паутинка.