Павел, без сомнения, требует особого внимания. Этот человек, как выражается моя тетка, необыкновенный. Во всех смыслах. Первый из его признаков необыкновенности заключается в том, что он, при своем-то довольно хрупком телосложении, может поднять вес раза в два больше своего. Этакий силач. Да и в бою от его крепкого кулака страдал не один несчастный.
Вспомнить хотя бы один случай, произошедший еще до войны. Они тогда только недавно с Лилей познакомились. Может, именно после этого случая Лиля и решила, что Павел ее человек.
А было это так. Мне было одиннадцать лет, но я все отчетливо помню. Мы тогда с родителями и Лилей в город ездили. И к Лиле пристали какие-то проходимцы. Выхватили кошель (в котором, к слову, было совершенно пусто) и давай драпать. А Павел за ними. Догнал. Ну, а дальше описывать не буду. Плохо им было.
Я все это веду к тому, что Павел действительно наш человек. За своих он всегда стоит горой. И с уверенностью можно сказать, что именно на него-то можно положиться в любой ситуации.
А еще он необыкновенный, потому что все понимает. Я и не знаю другого такого человека, который мог бы так просто и в то же время четко ответить на любой вопрос. Однажды, когда я первый раз влюбился, я понял спустя какое-то время, что что-то в моей жизни идет не так. Я пришел к нему за советом. Не знаю, зачем я это сделал. Но не пожалел.
На мой вопрос о том, что же все-таки со мной произошло, Павел ответил: 'Еда, даже самая хорошая, перестает быть вкусной, когда ею насытишься. Так и с людьми.'
Я не забыл эту фразу, сказанную как бы второпях, между делом. Я действительно очень скоро 'перегорел'.
Вот и сейчас он сидит совсем рядом со мной и, как с равным, ведет беседу:
- Лиля говорила, мама твоя на фронт ушла?
Я опустил голову и не ответил. Эта тема для меня больная. Больше всего мне не хотелось бы сейчас об этом говорить.
Павел и это понял. И не стал докучать. Приставать ко мне с советами тоже не стал. Я уже молчу о том, что меня даже не гонят отсюда. Что, кстати, совершенно неожиданно.
- М-м-м... - тянет он, словно раздумывая над чем-то. Покусывает ус и смотрит на гладь реки. - Я вот что думаю...
Подвигаюсь к нему поближе, чтобы лучше слышать его слова, потому что Павел вдруг почти перешел на шепот.
- Это же сколько еще гнать их придется?
В удивлении смотрю на него и уверенно отвечаю:
- Уж теперь-то наверняка недолго.
Павел усмехается и смотрит мне прямо в глаза.
- Да нет, брат, - став еще задумчивее, произносит он медленно, словно тщательно подбирая слова. - Не год и не два, уж точно.
Я не согласен с ним, но молчу. Все-таки мне кажется, что самое страшное позади. В любом случае, еще одну такую лютую зиму мы вряд ли переживем.
Помню, тогда мы посидели немного в темноте, а потом легли спать. Слово 'спать', пожалуй, слишком громкое. В лесу спать не получается. Так, дремлется немного, но сквозь эту полудрему-полутуман в голове до тебя то и дело доносятся различные звуки: где-то хрустнула ветка, где-то над головой вспорхнула с ветки птица, где-то лягушка с всплеском прыгнула в воду...
В ту ночь я так и не уснул. Сидел тихонько и слушал, как о чем-то тихо переговариваются часовые. Пока ко мне не подошел Павел.
Тогда он рассказал мне одну историю, на которую я вначале не обратил ни малейшего внимания. Но только потом я понял, что именно эта история сыграла роковую роль в жизни многих людей.
Я недолго думал над теми словами Павла. Тогда просто не было сил перебирать в памяти все события, предшествующие этому, а уже через несколько часов меня беспокоило совсем другое.
Ох, не знал я, чем обернется мой поход. Если бы можно было предугадать заранее, я бы ни за что в жизни не пошел в лес искать партизан. Но такова натура людей - сначала делать, потом думать.
Только-только начало светать на востоке, как Павел ясно дал мне понять, что им пора уходить. И мне заодно. Только в другую сторону. Мне довольно понятно объяснили, что среди них я лишний.
И мне пришлось уйти...'
Восьмая глава
- Сядь и сиди спокойно, - тихо говорит мне Лиля, невозмутимо потроша рыбину. - И в окно не смотри.
Сажусь на кровать, поближе к печке. Но перестать смотреть в окно выше моих сил.
Внезапно Лиля куда-то выходит. Но тут же возвращается, всовывая мне в руки цветастый платок.
- Накинь на плечи, чтобы внимание не привлекать. Уж больно ты не по-нашему одета.
Следую совету женщины и закутываюсь в платок. Даже длинные распущенные волосы запихиваю под него. Кажется, у меня начинается мандраж. Сидеть и делать вид, будто вокруг ничего не происходит, в то время как фашисты, быть может, сейчас поведут на расстрел? А, может, спрятаться? Нет, это точно не вариант. Вот если они найдут, тогда не отвертишься отговоркой, что просто испугалась. Заподозрят тебя в самых страшных грехах - и пиши пропало.
Кидаю быстрый взгляд на женщину и тут же краснею от своих трусливых мыслей. Лиля сидит и держит на руках Любу. Что-то мурлыкает ей на ушко и выглядит вполне спокойной. Не то, что я.
Громко хлопает дверь. Вздрагиваю и резко поворачиваю голову в сторону входа. С облегчением выдыхаю. Это всего лишь Тихон.
Мальчишка подходит ко мне и всовывает в руки какой-то сверток. Разворачиваю его и нахожу в нем начатую вышивку и иголку.
- Я не умею, - растерянно говорю я Тихону и протягиваю ему сверток обратно.
Мальчишка кидает на меня снисходительный взгляд.
- Просто держи в руках.
- Ты где был? - тихо интересуется у него тетка.
- Где надо, - довольно грубо отвечает Тихон и добавляет, кивая в мою сторону: - Надо же эту теху замаскировать. Если придерутся, как мы объясним, кто это и что тут делает?
- Расскажем все, как есть, - недоуменно произносит Лиля. Она по-прежнему считает меня испуганной жертвой войны.
Мальчишка отрицательно качает головой и, беря сестру в охапку, садится с ней на кровать рядом со мной.
Наши с Тихоном взгляды встречаются всего на мгновение, но я успеваю разглядеть в его глазах тревогу, которую он явно пытается скрыть. Неужели все настолько серьезно?
Вновь распахивается дверь, но на этот раз на пороге я вижу лицо немца. Следом за ним входят еще человека четыре.
Фриц быстрым взглядом окидывает комнату. Потом поворачивается к своим спутникам и отдает какое-то приказание на немецком. Солдаты что-то ему отвечают и скрываются за дверью.
- Обыск, - шепчет мне на ухо Тихон, зорко наблюдая за немцем.
Скашиваю в сторону глаза и наблюдаю за Верой. Она уткнулась лицом в плечо старшего брата и сидит, замерев. Как же мне хочется вот так же спрятаться за кем-то.
Немец, вошедший первым, по-видимому, главный среди них. Он проходит мимо меня, окидывает взглядом комнату. Заглядывает за печь, под кровать. Не найдя ничего достойного его внимания, внимательно смотрит в лица присутствующих. Сначала на Лилю, потом на Тихона. Дети его не интересуют. И вот его хищный взгляд упирается в меня.
Лишь стоило ему взглянуть на меня, как я почувствовала, что по спине стекает что-то холодное. Фриц смотрит на меня внимательно. На его лице оживление. Теперь, когда его глаза совсем близко, я вижу, что он косой. Один глаз смотрит на меня, другой куда-то в сторону. От этого становится жутко.
- Что у тьебя в свертке? - каркающим голосом спрашивает немец, не спуская с меня своего колючего взгляда. - Покажи!
Не в силах разжать пальцы от страха, протягиваю ему вышивку. Он с силой вырывает ее их моих рук и разворачивает.
Внимательно наблюдаю за его лицом. Фриц хмурится, разглядывая на салфетке милый вышитый цветок. Затем вынимает иглу и трясет ею перед моим носом.
- Это что?
Сижу ни жива, ни мертва и не могу выдавить из себя ни слова. Взгляд невольно падает на кобуру на его поясе.
- Это простая игла, - отвечает за меня Тихон, с раздражением глядя на немца. - Швейная.
Тот что-то недовольно бормочет на немецком.
Снова открывается дверь. Вернулись его подчиненные. Они что-то докладывают своему начальнику, и тот быстрым шагом направляется к двери.