- Давай только тетке Лиле не будем рассказывать?
- Конечно, - соглашаюсь я.
- Это Генка их на тебя натравил, - зло шипит Тихон. - Мерзавец!
Внезапно меня осеняет. Я быстро поднимаю голову и начинаю убежденно говорить:
- Это Генка рассказал немцам о партизанах! - выпаливаю я, даже привстав с места. - Больше некому!
- Забудь о партизанах, - неожиданно зло рычит на меня мальчишка. - Это все чушь, слышишь?
От неожиданности падаю обратно на скамейку. Как же можно быть таким упрямым? Неужели он действительно не замечает того, что происходит вокруг?
- Думай, как хочешь, - уже кричу я на него. - А мне зря не веришь.
Внимательно слежу за его реакцией. Тихон приподнимается, но тут же садится обратно. Его глаза превратились в две узкие щелочки.
- Ты просто напридумываешь всякого, - тихо говорит он мне. - И обижаешься, почему тебе не верят.
- Ты просто не хочешь меня слушать, вот и все! - выкрикиваю я, вскакивая на ноги.
- Потому что ты - дура!
Топаю ногой и стремительным шагом покидаю комнату. Влетаю к себе в каморку, стараясь все же потише хлопать дверью. Я знаю, что в соседней комнатке Лиля укачивает свою Любу. С размаха приземляюсь на кровать. Пружины подо мной недовольно скрипнули. Со всей силы опускаю кулак на подушку. Из нее вылетает перышко и обеспокоенно начинает кружить передо мной. Я смотрю на него и вспоминаю утро того рокового дня, когда я точно так же наблюдала за ним. Как же много произошло за эти несколько дней!
Ложусь на постель лицом вниз и закрываю руками голову. Хочется убежать от своих мыслей. Мне надоело бояться. Хочу домой.
Вспоминаю, что, будь я в своем времени, я завтра пошла бы в школу. Теперь и моя школа, и все мои горячо нелюбимые одноклассники кажутся так далеко, что становится не по себе. Недосягаемо далеко. В другом мире.
Переворачиваюсь на спину. Кладу ноги прямо на кровать и складываю руки на груди. Пытаюсь сдуть прилипшую ко лбу прядь.
Понимаю, что скоро окончательно сойду с ума. Если я сейчас не перестану думать обо всем этом, то точно перегреюсь. Надо отвлечься.
Неожиданно для самой себя начинаю декламировать стихи:
Ах, как много на свете кошек!
Нам с тобой их не счесть никогда.
Сердцу снится душистый горошек,
И звенит голубая звезда.
- громко и с выражением начинаю я читать первое пришедшее на ум стихотворение. Я читаю его, лежа на кровати и усиленно размахивая руками. Наверно, именно так ведут себя пациенты психбольниц.
В памяти всплывает картинка. Я, десятилетняя девочка, в своей еще старой, родной и любимой школе на конкурсе чтецов декламирую Есенина. Именно это стихотворение. В груди появляется чувство чего-то навсегда потерянного. Наверно, это и называют ностальгией.
Наяву ли, в бреде иль спросонок,
Только помню с далекого дня,
На лежанке мурлыкал котенок,
Безразлично смотря на меня.
- продолжаю я с еще большим энтузиазмом.
Я еще тогда бы ребенок,
Но под бабкину песню вскок
Он бросался, как юный тигренок,
На оброненный ею клубок.
Замолкаю и кидаю взгляд на окно. Вздыхаю и закрываю глаза, вдыхая в легкие аромат сирени.
Все прошло. Потерял я бабку,
А еще через несколько лет
Из кота того сделали шапку,
А ее износил наш дед.
Последние строки я произношу яростно и с жаром. Заканчиваю читать. Складываю руки на груди и зло гляжу на потолок.
- Хорошо читаешь, - раздается совсем рядом. - И стихотворение мне понравилось.
Вздрагиваю и оборачиваюсь. На пороге в своей излюбленной позе, прижавшись к косяку, стоит Тихон. Наверно, извиниться пришел.
- Почитай еще, - неожиданно просит он меня.
Сажусь на кровать и смотрю прямо ему в глаза. Тихон подходит и садится рядом со мной.
Я немного теряюсь. Перебираю в памяти стихи любимого поэта. Выбираю и начинаю декламировать:
Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот - и веселый свист...
Читаю, а сама, не отрываясь, смотрю на Тихона. Мальчишка замер, кажется, что он даже не дышит. В его глазах блестит едва заметная грусть. Тихон с жадностью ловит каждое мое слово.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной...
Хочу закончить стихотворение, но Тихон меня опережает. Тихим, дрожащим от волнения голосом он произносит за меня последние строки:
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
В комнате повисает напряженное молчание. Слышу, как в соседней комнате скрипят половицы деревянного пола. Это Лиля ходит из угла в угол, укачивая на руках свою дочь.
- Моя мама очень любила эти стихи, - вдруг произносит он.
Поднимаю голову и встречаюсь с ним глазами. Впервые при мне он заговорил о своей матери.
Тихон разжимает кулак. На его ладони лежат серьги с голубым камушком.
- У нее сегодня день рождения, - тихо добавляет он.
После чего совершенно неожиданно поднимает руку и тянется к моему лицу. Не успеваю ничего понять. Что-то щелкает у моего левого уха, потом у правого. Тихон опускает руки и смотрит на меня.
Подношу пальцы к своему уху и нащупываю украшение. Никогда раньше не носила серег, хотя уши проколоты.
- Ты очень похожа на нее, - серьезно говорит мальчишка.
Отчего-то смущаюсь и опускаю голову. Тихон еще какое-то время сидит рядом, потом молча встает и уходит.
Поднимаюсь с кровати и делаю несколько неуверенных шагов. Хочется догнать его и извиниться за все, что я натворила за эти несколько дней. Но вместо этого я снова сажусь на кровать и упираюсь лбом в сложенные на кровати руки.
Одиннадцатая глава
'12 мая 1944...
Лежу с открытыми глазами и никак не могу уснуть. В голове, словно рой пчел, мельтешат разные мысли. Я думаю обо всем сразу: о Кате и о том, что ее по вине Генки беспричинно обвинили в убийстве немца, о том, что произошло вчера ночью и о том, что теперь делать дальше.
Перебираю в памяти события прошлой ночи. Вспоминаю, как я пробирался тогда по улице Листеневки к краю села. И вот уже воспоминания захватили меня с головой, и я словно заново переживаю прошедшее. Вот я крадусь вдоль домов, то и дело вздрагивая и оглядываясь по сторонам. Мне все время кажется, что немцы меня заметили. Но село пустынно. Все спят.
При мрачном лунном свете почти на ощупь продвигаюсь вперед между домами. Если это письмо действительно пришло бабе Нюте, и если в нем действительно написано то, что говорит мне Катя, значит дело плохо.
За последние несколько дней произошло слишком много всего. Я даже не успел понять, кто эта странная девочка и откуда вообще она взялась, как тут же стало не до этого. В Листеневку снова пожаловали немцы. А ведь их не было здесь уже полтора года!.. Тогда все думали, что их отогнали достаточно далеко. Но фашисты вернулись. Что им тут, медом намазано? Село вообще, считай, вымерло. Привести их сюда могла только серьезная причина. Неужели они всерьез собираются разбить отряд советских партизан?
Так или иначе, я это сегодня узнаю.
Недолго думая, я все-таки решился на эту опасную вылазку. И до сих пор не уверен в том, что у меня получится. В любом случае, другого варианта у меня нет. Если дела обстоят так, как я думаю, придется самому идти в лес и снова искать партизан.
И вот тот заветный дом уже близко. Немцы заняли несколько крайних изб, которые пустуют еще с зимы. Даже отсюда я вижу, как в окошке мерцает беспокойный огонек, слышу пьяные голоса. И даже чувствую терпкий и чуть сладковатый табачный дым.
Подхожу к дому вплотную и присаживаюсь на корточки, почти полностью скрывшись в кустах под окном.
Внутри, очевидно, идет буйная пьянка. До меня доносятся обрывки фраз на немецком, звон бутылок и какие-то стукающие звуки. Иногда все это дополняется радостными вскриками.
Сижу, притаившись. На ум невольно приходит мысль о новой знакомой. Странная она какая-то. Наплела мне с три короба сказок... Но, как ни странно, я поверил. Она не похожа на ненормальную. Ведет себя дерзко и грубо, но мне почему-то кажется, что она совсем не такая, какой себя преподносит. Внутри она все равно другая. Я это по ее глазам вижу. Диковатая она, конечно, но не злая. Скорее, потерянная.