— Какая же умненькая и разумненькая будет у меня женушка. Иногда я просто удивляюсь, кажусь сам себе ребенком, которого ты баюкаешь у груди. Как это ты до сих пор не села в мое кресло, клянусь, порядка было бы больше.
— О нет, мой дорогой, каждый хорош там, где он есть, кроме того — я женщина.
— Ну и что?
— А то, любимый, что позволено Юпитеру, не дозволено быку, или, если тебе угодно…
— Каждому свое?
— Вот именно, моя радость. Ты собираешься приступить к делам бюро или продолжишь легкомысленную погоню за какими-то таинственными эфемерными призраками?
— Но ведь речь идет о Кребсе и его семье. Я обязан помочь. — Фрэнк удивленно поднял брови. — Дело архисерьезное, ему грозят большие неприятности.
— Не фарисействуй, пожалуйста. Ты никому и ничем не обязан. А если будешь вести себя как мальчишка, то последуют неприятности ничуть не меньшие, — ответила она сухо.
— Джин, любимая, ну как ты не поймешь! Мы рискуем потерять часть доходов, а отец и его близкие окажутся на грани нищеты, в безвыходном положении, они же и теперь по горло в долгах.
— Это, конечно, печально, ты поможешь им, но не забывай и о фирме, вот что я хотела сказать. Впрочем, хватит, завтра утром на свежую голову все обсудим.
— Но мне надо поработать сегодня, я должен сообщить Кребсу результаты расследований, а мне думается, они весьма обнадеживающие. Если он отправится к начальству и, ссылаясь на мои выводы, выхлопочет, скажем, дней пять форы, то, я уверен, все кончится благополучно.
— Ты ничего и никому не должен. Сегодня мы будем наслаждаться жизнью. Я позвоню и сделаю заказ в ресторан, чтобы нам доставили сюда шикарный ужин, шампанского и виски мне, а тебе плебейское пиво. Согласен?
— Согласен, — безнадежно протянул Фрэнк…
Сквозь неплотно задернутые шторы, отбрасывая колеблющиеся лучи через всю спальню, пробивалось солнце. Грег лежал, заложив за голову руки, и смотрел в потолок на люстру-фонарь. Его переполняло расслабленное блаженство.
В ванной комнате слышалось журчанье воды и голос Джин. Она весело и фальшиво напевала модный шлягер.
«Это, очевидно, и есть счастье, — улыбаясь самому себе, думал Фрэнк, — вот такая блаженная, радостная беззаботность и любовь женщины, необыкновенная, сотканная из доброты, ласки и нежности. Когда сам ты здоров, молод и нет надобности думать о том, как бы ухитриться прожить грядущий день».
Закутанная в полосатую простыню, впорхнула Джин.
— Проснулся? Извини, родной, ты так славно спал, что я не решилась будить. — Она присела на край кровати и, нагнувшись, чмокнула его в щеку. — Но мне нужно бежать. Есть одно весьма срочное дело, не ревнуй и прости меня. Ничего тут не трогай — приберу сама.
— Отбрось ты наконец дела. — Фрэнк снова хотел обнять ее.
— Не могу. Извини, пожалуйста. — Джин пересела в кресло и стала быстро одеваться. — Потом, ведь мы договорились сегодня быть вместе. Я приеду часика через два, а то и раньше.
— Хорошо, малышка. Я жду, не задерживайся.
— Ну вот и чудненько. — Джин коснулась губами его лба и выскочила в коридор. — Я скоро вернусь, не скучай. Помни — люблю! Хлопнула дверь.
Грег поднялся и направился в ванную, но взгляд его скользнул по письменному столу.
— Черт возьми! — досадливо воскликнул он и схватился за голову. — Джин забыла включить телефон!
Фрэнк бросился к аппарату, путаясь в шнуре, отыскал вилку, сунул ее в розетку и торопливо набрал номер квартиры Кребса. Ответил низкий мужской голос — он узнал комиссара Фокса.
— Мистер Фокс? — удивился Фрэнк. — Как вы оказались там?
В трубке помолчали, потом комиссар, чеканя слова, произнес:
— Сегодня ночью, мистер Грег, точнее, в пять часов утра, инспектор Кребс покончил с собой…
— Он мертв?
— Мертвей не бывает.
У Фрэнка потемнело в глазах, горло перехватила спазма, вывалившаяся из рук трубка брякнула об стол, ноги стали ватными, и он опустился на пол…
— Как же это случилось? — еле шевеля губами, спросил Фрэнк.
Вдова Кребса сидела, невидящими сухими глазами уставившись в пространство, беспомощно положив на колени худые руки, с бугорками голубоватых вен. Из-под черной прозрачной косынки выбились спутанные седые пряди. Стив-младший еще не понимал, но чувствовал беду, притулился в уголке на маленьком стульчике, притих, как мышонок, и, каждую секунду готовый разразиться плачем, испуганными глазенками, часто моргая, смотрел на бабушку.
— Вы же знаете наше положение, — тихо проговорила она. — Невестка умерла три дня назад. За содержание и похороны счет составил две тысячи, да накопилось еще пять долгу. Просрочены взносы за квартиру, нас и теперь могут вытурить на улицу хоть сейчас. Позавчера там у них — она неопределенно кивнула — опять что-то произошло, я не знаю, он никогда не делился со мной служебными событиями. Вчера поздно вечером его вызвали к начальству, долго ругали, а потом объявили об увольнении без выходного пособия и пенсии. — Она поднесла платок к глазам. — То есть выбросили как старый сапог — это мне сообщил сам мистер Фокс. А куда он пойдет, ведь ему пятьдесят девять? Я ни о чем не догадывалась, он возвратился на рассвете, я не спала, еще спросила: подогреть ли ужин? Он ответил — не стоит. Подошел к кровати Стива, долго стоял молча, гладил его по головке, потом нагнулся, поцеловал, повернулся ко мне, сказал — береги малыша и ушел к себе. Спустя несколько минут, — она поднесла платок к лицу, из глаз хлынули слезы, — раздался выстрел, громкий-громкий, боже мой.
— Успокойтесь, — Грег обнял ее вздрагивающие плечи. — Не плачьте.
Глядя на бабушку, Стив заревел, подбежал к ней и уткнулся в колени.
Фрэнк чувствовал, его бьет мелкий противный озноб. Дрожали колени. Он не мог дышать. Мышцы лица сводила судорога, стучали, клацая, зубы.
«Какой же я негодяй, господи, какой подонок. В то время когда отцу было так тяжко и одиноко, я развлекался. Господи, какой же я подлец, безвольная гнусная тряпка, дрянь. Не настоял на своем, не позвонил и, отложив все, не поспешил на помощь». Грегу хотелось рухнуть на пол, кататься по нему, разрывать рот, кусая пальцы, и выть, истошно кричать.
Он налил воды и протянул вдове стакан. Она, отпив немного, поставила его на стол.
— Как теперь быть, не представлю? Моя жизнь прожита, по как быть с ним? — Она нежно погладила малыша по волосам. — Как мог Джеймс забыть об этом? Как он мог, боже мой!
Грег приблизительно прикинул, сколько денег на счете фирмы. «Кажется, тысяч тридцать», — подумал он.
— Вот что сделаем. — Фрэнк полез в карман и достал чековую книжку. — Я выпишу чек. Вы получите деньги, заплатите все долги, внесете за похороны, а там решим, как быть дальше. Не стоит отчаиваться, надо жить хотя бы ради него. — Он взял мальчика на руки, и тот доверчиво обхватил его шею. — Положитесь на меня. — В голове мелькнула непрошеная мысль. «Один положился на тебя, мерзавца, а теперь лежит в ледяном морге с простреленной головой». Фрэнк опустил малыша на пол. Ноги подгибались, глаза застилал туман. Он подошел к столу, расплывчатыми буквами проставил в графе «к выплате» — «двадцать пять тысяч долларов» и положил чек перед миссис Кребс. — Простите меня, мама. Я пойду.
Грег сидел в машине, опустив лоб на руль, и плакал, плакал горькими слезами, проклиная себя, растравляя душу воспоминаниями. Вспомнился вечер, когда Кребс пришел к нему. Как он приободрился, уходил почти спокойным, уверенным, что ему помогут. Да. А он оказался подлой и неблагодарной сволочью, пожертвовавшей жизнью своего названого отца, которому был всем обязан, ради своих утех. Фрэнк чувствовал — вместе с презрением к себе у него появляется неосознанная ярость против Джин. «Ладно, надо взять себя в руки, так можно и с ума сойти, при чем девочка — она многого не знала, делала все, чтобы мне было хорошо, она любит меня и, вполне естественно, хотела после долгой разлуки побыть со мной, доставить мне удовольствие».