В четверть двенадцатого множество шарабанов доставили со станции специально приглашенных гостей, и я спустился вниз, чтобы присутствовать при церемонии приема около королевского павильона. Челленджер имел потрясающий вид во фраке, белом жилете, сверкающем цилиндре, а на лице его было выражение презрительного превосходства и довольно грязной благожелательности; он был преисполнен важности и сознания собственного достоинства. «Типичная жертва мании величия», — как отозвался о нем один из хроникеров. Он помогал разводить, а иногда и расталкивать гостей по местам, а потом, собрав вокруг себя избранных гостей, занял место на трибуне на холме и оглядел собравшихся с видом председателя, ожидающего аплодисментов аудитории. Но, поскольку таковых не последовало, он сразу перешел к делу, и его сильный гудящий бас наполнил всю территорию раскопок.
— Джентльмены! — загремел он. — На этот раз я избавлен от обращения «леди и джентльмены». Если я не пригласил их провести вместе с нами это утро, то, смею вас уверить, не для того, чтобы обидеть их, поскольку, — прибавил он со слоновым юмором, — наши взаимоотношения с ними всегда были самыми дружелюбными. Настоящая причина та, что все же в моем опыте имеется в небольшой степени элемент опасности, хотя этого как будто недостаточно, чтобы рассеять выражение неудовольствия, которое я замечаю на некоторых лицах. Представителям печати будет небезынтересно знать, что специально для них я отвел верхние места на гребне холма, откуда они лучше других смогут видеть все происходящее. Они обнаружили к моему опыту такой интерес, порой неотличимый от вмешательства в мои дела, что, наконец, теперь-то они не смогут пожаловаться, что я сопротивляюсь всем их усилиям. Если ничего не случится, — а случайности возможны всегда и во всем, — что же, я сделал для них, что мог! Если, наоборот, что-нибудь случится, они будут находиться в исключительно удобных условиях для наблюдения и записывания, если найдется что-либо заслуживающее их просвещенного внимания.
Вы отлично понимаете, что для человека науки невозможно объяснять, — говоря без всякого оскорбительного оттенка, — обыкновенному стаду различные причины, приводящие его к тому или иному заключению или действию. Я слышу весьма невежливые замечания и прошу джентльмена в роговых очках перестать махать зонтиком.
(Голос: вы оскорбительно аттестуете своих гостей!)
— Возможно, что мои слова «обыкновенное стадо» привели джентльмена с зонтиком в столь возбужденное состояние. Хорошо, скажем, что мои слушатели необыкновенное стадо. Не будем придираться к словам. В тот момент, когда меня прервали дерзким замечанием, я намеревался сказать, что весь материал по настоящему опыту полно и подробно изложен в моем выходящем труде о строении земли, который я, при всей своей скромности, могу назвать одной из величайших, делающих эпоху книг в мировой истории.
(Общее волнение. Крики: «К делу! Дайте факты! Зачем нас созвали? Что это — шутка? Издевательство?»)
— Я как раз собирался приступить к объяснению, и если еще раз меня прервут, я буду вынужден принять свои меры к восстановлению порядка, поддержание которого самостоятельно, видимо, недоступно собравшимся. Дело о том, что я прорыл шахту, пробившись через земную кору, и собираюсь проверить эффект неприятного раздражения ее чувствительного слоя; эта деликатная операция будет произведена моими подчиненными, мистером Пирлессом Джонсом, специалистом по артезианскому бурению, и мистером Эдуардом Мелоуном, который в данном случае является моим полномочным представителем. Обнаженная чувствительная субстанция подвергнется уколу буравом, а как она будет на это реагировать, покажет будущее. Если теперь вы будете любезны занять свои места, эти два джентльмена спустятся в шахту и произведут последние приготовления. Затем я включу электрический контакт вот здесь — и все будет кончено.
Обычно после одной из подобных речей Челленджера аудитория чувствует, что у нее, как у Земли, содрана защитная эпидерма и обнажены нервы. И эта аудитория не представляла исключения и с глухим ворчанием стала расходиться по местам. Челленджер один остался на трибуне за маленьким столиком, огромный, коренастый, с развевающейся черной гривой и бородой. Но мы с Мелоуном не могли полностью насладиться этим забавным зрелищем и поспешили к шахте. Через двадцать минут мы были на дне и снимали покрывало с обнаженного серого слоя.
Нашим глазам открылось поразительное зрелище. Благодаря какой-то непонятной космической телепатии, старая планета точно угадывала, что по отношению к ней несчастные букашки намерены позволить себе неслыханную дерзость. Обнаженная поверхность волновалась, как кипящий горшок. Большие серые пузыри вздувались и лопались с треском. Воздушные пузыри и пустоты под чувствительным покровом сходились, расходились, меняли форму и проявляли повышенную активность. Волнообразные судороги материи были сильнее, и ритм их участился. Темно-пурпурная жидкость, казалось, пульсировала в извилистых каналах, сетью расползавшихся под мягким серым покровом. Ритм — дрожание жизни — чувствовался здесь. Тяжелый запах отравлял воздух и делал его совершенно непереносимым для человеческих легких.