В принципе, ничего особенного не произошло. Наверно, меня кто-нибудь видел с Таней. Событие, конечно, не ахти какой важности, и вряд ли они знают о нас все. Мне совсем не хочется сопротивляться, и все-таки мало ли с кем я мог быть.
Звенит звонок. Валерка опять улыбается, словно его дернули за нитку. Поворачиваюсь к нему.
— Ты сегодня здоров? — спрашиваю я его спокойно, но с участием.
— Познакомишь?
— С кем?
— Брось ты прикидываться, раз засветился. Мы все-таки друзья, можно даже сказать — корешки.
Я, естественно, удивлен.
— С кем это тебя видели? — Валерка опять кладет руку на плечо. Идиотская привычка.
— А-а, — вспоминаю я, наконец, и начинаю облегченно улыбаться, — вот вы о чем. Так это хозяйкина племянница. Она Раисе Петровне помогать иногда приходит. То убираться помогает, то постирать. А я-то думал, что это вы такие таинственные.
Кругом, хоть и заняты своими делами, но к нам прислушиваются. Валерка внимательно смотрит на меня, как факир на пустую коробку, из которой так ничего и не появилось. На его лице разочарование. Надо интересоваться инженерной психологией, думаю я, а там написано, что, если с явлением нельзя справиться, его нужно усугубить и учесть. Странные все-таки люди, как будто хозяйкина племянница не может быть отличной девушкой.
— Извини, брат, — говорит Нестеров, — мы так хорошо о тебе подумали.
— Что вы подумали? — теперь уже я полон интереса.
— Мы подумали, что кроме нас ты еще кому-нибудь нужен.
Если бы на моем месте был кто-то другой, ему были бы сказаны те же слова. Но я почему-то чувствую непонятную вину и мысленно извиняюсь перед Таней. В конце концов, если я в чем-то и виноват, то у меня есть смягчающие вину обстоятельства. Я еще не могу их точно сформулировать, но они у меня есть. Я это чувствую.
И еще. Я вдруг поймал себя на какой-то постыдной легковесности. Я же знаю, что могу оборвать Нестерова резко и холодно, но я этого не делаю, подчиняясь правилам какой-то игры. И самое главное, всем эта игра нравится, хотя она зашла уже слишком далеко, диктуя нам способ мышления и определяя черты характера.
И все-таки, нас можно понять. Многие просто беспричинно счастливы, потому что молоды и талантливы. Нестеров же частенько болеет и очень остро чувствует прелесть каждой полноценной минуты. Миша Болотов всю жизнь рос без отца, и мы с трудом отучали его сокрушаться чисто по-женски по каждому пустяку и декламировать: «Господи, боже мой…» когда надо, и когда не надо. Поэтому он просто рад, что попал в хорошую мужскую компанию, где ценят хлесткое слово и дают проявить характер.
День показался длинным, и даже долгожданная тренировка прошла вяло, и тяжело…
Сижу опять за малиновым столом и считаю курсовой. Восемь часов вечера. Весь стол завален книгами. Как говорит мой друг: «Списывать у одного — плагиат, у нескольких — компиляция, у многих — эрудиция». Раиса Петровна поглядывает на меня с тоской: когда-то я это все прочитаю, чтобы сесть и немножко поболтать.
Подружки хозяйки, приходя в гости и застав нас с Татьяной в трудах и заботах, обычно начинают сокрушаться, жалеть и называть молодцами. Мы их в это время почти не слышим, потому что все это мелочи. Что-то вроде черты под словом. Налицо еще одно отличие квартиры от общежития, где все мы одинаковые, делаем свое дело, не выясняя его значимости. Если бы древние строители пирамид знали, что их творения потянут на одно из чудес света, они бы еще не таких гор наворотили.
Татьяна где-то задерживается, я бы даже сказал: куда-то запропастилась. Где может ходить человек в восемь часов вечера — не ясно. Работа моя движется с трудом, мысли перебегают то, вон, на египетские пирамиды, то еще куда подальше, как распряженные лошади: а воз все на месте. Привык я уже работать не один… Скоро уже темнеть начнет… да что там говорить.
Беру сигареты, выхожу на тихую улицу и вдыхаю свежий воздух. Хотя на улице и сыровато, но вечер сегодня отличный. Осень с бесхозяйственной щедростью выплеснула все свои оставшиеся краски, ублажая людей, способных использовать подобные вечера по назначению. Ну а тех, кто упустил весну и лето, такие подарки наводят только на бестолковые размышления о том, что недурно было бы разделить с кем-то это очарование, окунуться в бело-розово-синеющее небо парой лебедей, слиться с грубоватой зеленью соснового бора, взявшись за руки, и так далее. А некоторые в это время могут задерживаться на сколько им заблагорассудится.