Раиса Петровна приносит чайник и пирожки, Таня разливает чай. Я тупо смотрю на газету, затем проглядываю картинки. Хозяйка рассказывает Тане о своем муже. Я уже слышал, что тот был человеком с «положением» и старше Раисы Петровны лет на восемь. Хотя у них не было детей по вине хозяйки, ее муж берег в себе свежесть чувств и жили они дружно и весело.
Но сегодня, видно, особый день: я отмечаю в ее рассказе нечто иное и настораживаюсь. Из каких же сложных судеб соткана история нашего народа! Женские биографии не часто бывают яркими, но часто потрясают жестокой простотой. «Как мы пели песни…» — вздыхает Раиса Петровна, удивляя меня. Сколько же их угасло, наших русских женщин, в беспросветных буднях военных, да и трудных послевоенных лет, так и не поняв прелести своих лучших лет. Вряд ли кто даже из фронтовиков согласился бы поменяться с ними судьбой, а они «пели песни!»
Дед Раисы Петровны заполучил коллежского советника перед первой мировой войной. Лучше бы не получал, потому что сразу, как на дрожжах, вспенился его ура-патриотизм и вышвырнул деда на площадь, где под вой таких, как он, истеричные ораторы топтали в экстазе свои картузы. Площадь быстро сменилась казармой, казарма фронтом, где и сгинул дед, так и не став героем.
Отец, Косарев Петр Андреевич, закончил первую мировую при штабе полка, и в том же качестве штабного офицера служил в Красной Армии. Он погиб в финскую.
В сороковом году Раиса Петровна вышла замуж за «крупного инженера» — Дробача Виктора Поликарповича, который работал тогда начальником прокатного цеха металлургического завода. Сама она училась в это время на втором курсе университета. Неплохо начиналась их жизнь, но уже через год она получила от мужа короткое письмо с фронта новой войны и следом еще более короткое извещение: пропал без вести. Учиться она дальше не смогла, пошла работать на железную дорогу.
Больше она ничего не рассказывает, замечает только, что вышла на пенсию с должности бухгалтера.
Я молчу, дорисовывая про себя то, о чем она не хочет говорить. Пустой дом с фотографиями молодых смеющихся людей на стенах, десятилетия надежд на более сносную личную жизнь, отчаянные попытки при помощи студентов-квартирантов удержать уровень бытия, сбитый войной в молодости… Впрочем, с годами становится уже не до «уровня», лишь бы живой человек был рядом.
Я всегда считал, что человеческая жизнь не может не удаться, слишком уж она хороша сама по себе. Но вот сейчас уверенности в этом у меня поубавилось. Я знаю, что Раиса Петровна умный человек с нормальной мерой глубокомыслия, не доходящей до того, чтобы «зайтись» от тоски, и тем не менее, какой же нужен сильный характер, чтобы вот так жить и уметь радоваться. Ведь у нее даже морщинки на лице легли так, как будто она весь свой бабий век улыбалась. Людей с такой волей к жизни невозможно не любить.
Поглядывая на Раису Петровну, я нахожу, что щемящее сочувствие к ней уже перерастает во мне в еще не осознанное до конца чувство долга. И я вдруг понял ее «тонкий» замысел в отношении нас с Танюшей, построенный на стечении обстоятельств, как на песке. Ясной стала и цель ее постоянных разговоров о любви, над которыми я про себя посмеивался. Приткнуться хоть как-то к чужой жизни, чтобы не остаться наедине со своими стариковскими заботами, стать для кого-то бо́льшим, чем обычная квартирная хозяйка, сжиться, сдружиться с молодой семьей, стараясь быть ей полезной — если это расчет, а не дело случая, я все равно ничего не имею против. Человек не должен жить один, тем более хороший человек.
Странно, во мне вдруг зашевелилась досада. Что, собственно, произошло такого, что я вдруг увидел самое Время, несущее нас по гигантским, порой пустынным пространствам человеческой жизни? Даже дух захватило… Ведь то, что Раисе Петровне жилось не сладко, можно было давно понять, это совсем не сложно. Что здесь: привычка воспринимать жизнь такой, какой она видится — без корней и эволюции? Или, может быть, взгляд наш не тот, не ищущий постоянно дел, которые бы изменили мир этот к лучшему? Даже от шпаны мы в свое время в основном отбивались. Наступали они. Что ж, жить в обороне — это тоже позиция.
Я опять слушаю хозяйку, рассказ которой вдруг застопоривается на мелочах сегодняшнего дня. Пустяковых разговоров много, но вот я узнаю и нечто существенное: оказывается, она в магазинной очереди познакомилась с интересным мужчиной. Он отставной офицер, и завтра они идут в театр. Весь ее потрясший нас наряд — маленькая отважная репетиция перед запоздалой премьерой. Говорит она тихо, как бы извиняясь или ожидая упреков в безрассудстве. И опять я ее понимаю: она хочет видеть в нас тех, кого ей всю жизнь не хватало.