— Мальчики, — говорит нам Маринка, подойдя после танца, — вы все такие умные и сильные, но давайте немного развлечемся и потанцуем.
Девушка стоит и трогательно ждет. Ее черные счастливые глаза бьют наповал. Григорьев смотрит на меня с потрясающей человечностью и подмигивает, как бы извиняясь за что-то. Они уходят, а я не торопясь гашу сигарету и поглядываю на черное окно. Рядом сидит «хоккеист» Андрей Денисов и тяжело дышит.
Ребята танцуют долго. Быстрая музыка сменяет медленную, и опять я восхищен своим другом. Григорьев натурально нежен. Я терпеть не могу, когда напоказ бравируют властью над женщиной. Есть в этом какая-то слабость.
Полчаса мы резвимся, как можем, затем я танцую с девушкой медленный танец под пьесу для саксофона с оркестром. Медь я очень уважаю и горжусь своей старомодностью. Григорьев объясняет за столом Денисову, как стать на производстве абсолютно независимым. Можно было бы уже и успокоиться.
— Вот так, у Толи удача, а у меня сплошные фиаско, — говорит мне девушка грустным тоном, не требующим ответа.
Такой перемене в Марине я не удивляюсь потому, что почти все девушки, с которыми я намереваюсь просто потанцевать, именно со мной безошибочно впадают в этот тон, требующий сочувствия и разделения ответственности. Раньше я шел навстречу таким беседам, затем эти провалы в сплин стали меня раздражать. Легкий флирт после первой же встречи с девушкой у меня обычно переходит сразу же в тяжелейшие отношения. Не знаю, кого они во мне усматривают, но я несу это непонятное бремя, уже почти не сопротивляясь. Вот и Маринка. Со всеми беззаботно танцевала, а я, выходит, выступаю в роли облегчающего душу, которого, насколько я знаю, хочется видеть не чаще чем раз в год.
— А что случилось? — спрашиваю я.
— Ходили мы вчера с Толей на вернисаж…
— В каком ты была платье?
Марина смотрит на меня удивленно, затем смеется, наклонив головку.
— На мне было нарядное темно-коричневое платье, — отвечает она мне в тон.
— Тебе идут все цвета… сепии, как Андрей говорит.
— Спасибо.
— Ты, Мариночка, не расстраивайся по пустякам, — говорю я автоматически. — Иногда таких мазил выставляют, что с твоим тонким ощущением красоты лучше в таких местах появляться пореже. А кто тебе не понравился?
— Я.
— Что ты? — и вдруг меня осеняет. — Ты что, сама выставляешься?
— В этом все и дело. А разве Толя вам не говорил?
— Не успел. Но ты прости меня, пожалуйста. Я знал, что ты где-то в искусстве работаешь, но что так близко к нему, я не знал.
Девушка, видя мою растерянность, растроганно улыбается.
— В конце концов, Марина, что ты из меня делаешь? Я тебе сочувствую, даже сопереживаю, а ты, оказывается, сама выставляешься! Тебе что, этого мало?
— Если по большому счету, то мало.
— С таким же успехом можно сочувствовать миллионеру, который не может снять перстень с бриллиантом с ожиревшего пальца.
— А что? — смеется девушка. — Ощущение не очень приятное.
— Конечно. Но чтобы иметь это ощущение, надо иметь два других, более приятных: ощущение ожирения и ощущение наличия бриллианта.
— Во-первых, у нас выставка молодых художников, и я там не одна. Во-вторых, у меня не идут акварели. Хоть плачь.
— Насколько я понимаю, акварель — штука капризная. Ангельское терпение, изнурительная скрупулезность… Это ж вода…
— Да. Акварель отличается тончайшими цветовыми переходами, прозрачностью тона, нужен верный и смелый мазок, а также глубокое понимание законов цвета, цветовых отношений. — Марина расширяет мои познания и глядит на меня поощряюще. — А ты, Алеша, быстро уловил суть. Я приятно удивлена.
— Добрая половина моей эрудиции зиждется не на точных знаниях, а на здравом смысле.
— Красиво сказано, — смеется девушка. — Твоя позиция заслуживает уважения. Это в высшей степени по-мужски.
— Что характерно, я всегда слушаю тебя с большим удовольствием, — говорю я, но девушка от этих слов не расплавляется и продолжает развивать мысль относительно мужчин, теребя такие понятия, как цельность и одержимость.
— Мужчина должен быть узким специалистом, — заявляет она.
— Совершенно верно, — замыкаю я тему. — А Григорьев эгоистичен, как восточный правитель. Сегодняшний праздник должен принадлежать тебе.
— Это я ему сказала, чтобы он вам не говорил. Просто я только сегодня поняла, чего мне не хватает, но уже поздно и от этого немного неприятно.
— Ты у нас умница, — говорю я. Саксофон берет тонкий и прямой, как игла, высокий звук и завершает пьесу.
Григорьев произносит спич в честь людей искусства.