Работа у нас интересная, и страсти человеческие бурлят не в меньшей степени, чем в столичном городе. Однако ты постоянно чувствуешь нелепость всего того, что раньше было нормой: суеты и скорости, глупых случайностей, решающих порой очень много, мелких удач и неудач, воспринимающихся полновесно, но от которых на следующий день и следа не остается. И согревает-то тебя теперь то, на что ты раньше и внимания не обращал, — самые элементарные человеческие действия, будь то пришивание пуговиц или приготовление яичницы.
Работаем мы в филиале НИИ, расположенном в степи в сорока с лишним километрах от небольшого городка. Пять дней в неделю мы проживаем по месту работы в благоустроенных бараках, а в пятницу вечером отбываем на выходные в наш Каменогорск. Женатые торопятся выбить половики, по которым они не ходили, а мы, неженатые молодые специалисты, едем решать одни и те же вопросы, которые нам уже порядком надоели. Мы заселяем шумное общежитие и квартиры с подселением, ходим в кино и в баню, изредка собираемся кучками, чтобы не потеряться в этом людном мире, а иногда расходимся парами, чтобы не толкаться.
Под «мы» я подразумеваю рабочих, инженеров и техников, молодых специалистов и вольнонаемных — всех, кто представляет команду научного корабля. Наши научные сотрудники занимаются исследованием природных газов: разрабатывают новые технологии разделения газа на составляющие, пытаются получать новые материалы, думают над новыми системами управления и так далее. База нашего НИИ находится в Каменогорске, а в степи, где мы работаем, — опытно-экспериментальные лаборатории.
В нашем НИИ работает в основном молодежь. Все мы равны перед делом, и у нас в ходу «натуральные» человеческие отношения.
Каждый из нас ищет здесь свое. Кому приглянулась зарплата, кто жаждет настоящего дела, кто хочет вырасти профессионально, как я, например. Некоторым по душе пестрота жизни, кому научный престиж и многим — та самая «натуральность» человеческих отношений, о которой я уже говорил. Мы все собрались с разных мест и, порой, глядя-друг на друга, удивляемся: вон какие люди бывают…
Все это хорошо, но деградаций и искалеченных судеб тоже хватает. Чтобы научиться ценить необходимое, бывает, приходится с ним расстаться. Многие специально ищут потерь, чтобы найти что-то более весомое, причем, сами не понимают, что это будет. Вот это: снова найти — не всегда получается. И уезжают мальчики и девочки, поломанные собственными и чужими слабостями, домой, где сущность человеческая бывает запрятана за сотнями мелких, но, вроде, нужных забот, за отчужденностью соседей в больших городах, за ворохами чужих новостей о событиях, происходящих в жизни других. Но и это в лучшем случае.
Прошедшая пятница ничем не отличалась от других пятниц. Почти все уехали в Каменогорск, а из нашей компании я один остался на выходные в степи. Хотелось что-нибудь почитать по делу в тишине. И я действительно читал. Сколько мог. Затем, если глядеть со стороны, я просто лежал на спине, ходил из угла в угол, ворочал гирю до дрожи в коленях, курил, плясал матросский танец «Яблочко» и гладил брюки. Эти труды не прошли бесследно, и на исходе длинного и пустого субботнего вечера у меня родилась блестящая идея. Улегшись спать, я облегченно вздохнул в темноте и заснул с улыбкой на лице. Как младенец.
Я иду по бровке, где дорога не так скользит. Ветер боковой, слабенький, но неприятный. Он меня не пугает. Мне вдруг слышится далекий звук мотора. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Нет, это только показалось.
— Звереть, быстрее звереть! — Рудик Корольков, весь в порыве, смотрит на меня черными немигающими глазами, в которых нет и тени улыбки.
Рудик — старый «бродяга», ему уже за сорок. Однако, судя по его интересу к жизни, сразу и не скажешь, что возрастной холодок коснулся и его страстей. Тонкое породистое лицо Королькова аккуратно обрамляется густым черным волосом, а гордость Рудика — борода — торчит вперед совковой лопатой. Он как-то заикнулся мимоходом, что его родители из казачества. Вроде мелочь, но я об этом почему-то помню. Наверное, потому, что приятель детства обладал той же наследственностью. Уж если он вспылит, смотреть на него страшно, как на сумасшедшего. Раньше все это лихостью называлось. Рудик однако не тот, он спокойнее и много умнее.
Сегодня после работы я зашел к Королькову, потому что соскучился по его обществу, по логике, риторике и неожиданным поворотам его мысли. Мы сидим вдвоем и пьем чай из жестяных кружек, которые он, как реликвию, возит с собой во все походы. Я проникаюсь симпатией к Рудику после его слов, потому что прошлый раз мы вот так же мирно пили чай и он мне доказывал преимущество гуманности перед варварством. Я тогда ушел от него законченным филантропом.