— Так что дела идут, все в порядке.
— Я с вами прямо катастрофически молодею, — смеется Корольков. — И это в некотором смысле приятно, черт вас возьми.
— Руди, я тебя давно хотел спросить. Как ты сюда попал на эту «землю обетованную»?
— Денег не хватает. Хочу квартиру кооперативную купить, — не думая, отвечает Корольков.
— И все? Так просто? Столько, сколько ты здесь имеешь, ты мог бы и в Москве получать. Впрочем, может, и я не прав.
— В Москве, положим, столько не заработаешь, — поправляет меня Корольков. — Ребята мои подрастают, и скоро проблема с жильем начнет нас прижимать.
Все вроде ясно, однако он смотрит на меня испытующе, что-то взвешивая.
— Я же вакуумщик высочайшей квалификации, — продолжает Рудик, — а в Москве с этой специальностью не больно разбежишься. Так что зависимость от места работы жесточайшая. Здесь я занимаюсь приборами анализа газа, сам знаешь. Технику освоил и становлюсь в жизни более мобильным. В общем, причин для такого вот прозябания достаточно.
Мы доходим очередной раз до конца асфальтированной дорожки и поворачиваем обратно. Я жду, что он еще скажет.
— А если уж совсем начистоту — не могу дома жить и хоть стреляй ты меня. Дочь у меня одно время болела сильно и долго. Я до того с ней дошел, что врачи посоветовали мне отвлечься, когда более или менее все стало. Вот-так я попал сначала в геологоразведку. Вроде временно. Но потом поселилась во мне какая-то бацилла, и больше трех-четырех лет дома жить не могу. Там у меня все в порядке: жена, дети.
— А здесь ты сколько собираешься жить?
— Сколько получится. Как дойду до безысходности, так уеду.
Корольков окончательно перешел на минорные тона, и я сам себе обещаю никогда больше не затевать подобных разговоров без надобности. У каждого свои раны и не важно, как я к ним прикасаюсь: грубо или нежно. Они все равно болят.
Стол, два стула, кровать, взятые напрокат холодильник и телевизор — вот и все богатство «холостяка» Рудика Королькова, переживающего очередной многолетний кризис сытой жизни. Но для меня — это целое богатство. После дрязг с попутными машинами я чувствую прямо ликующий уют. Ведь это собственная комната с собственной казенной обстановкой, это уже определенность, основа прочности нашей, пусть временной, жизни. Мне и в голову не приходит, что здесь можно так же прозябать, как в одноместном номере гостиницы. Такой несправедливости быть не должно. Когда-то ведь должен кончаться душевный сквозняк.
Мы с Рудиком сидим в засаде в ожидании гостей в соседнюю комнату. Пока закрытую. Корольков суетится, наводя чистоту, а я, покуривая, выглядываю в окно.
— Где у тебя бритва? — спрашиваю я хозяина.
— В нижнем ящике стола, — отвечает он, роясь во встроенном шкафу среди одежды.
— А зеркало где?
— Там же. Оно тебе ни к чему. Ты мимо своего лица и так не промахнешься.
Я смотрюсь в зеркало. Лицо как лицо, не шире, чем у других. Разве что немного усталости, но это поправимо. Если смотреть в фас — все в норме, профиль несколько хуже. Ничего. Мужчина не должен быть красавцем, это отвлекает от дела и нервирует людей.
— Руди, ты себе нравишься? — спрашиваю я, включая бритву.
— Не задавай идиотских вопросов, — отвечает Корольков, достает свой кассетный магнитофончик и начинает возиться с ним. Я забыл сказать, что у Рудика есть еще японский магнитофон, который, как может, скрашивает ему жизнь.
— Я почему спрашиваю. Зачем ты содержишь бритву. Ты ее продай. Тебе ведь и брить-то нечего, разве что два пятна на щеках.
Рудик смеется и смотрит на меня каким-то свежим взглядом, как на неожиданность.
— Серега, ты жениться собираешься?
— Не задавай идиотских вопросов, — отвечаю я.— А собственно, почему это тебя волнует? Ты что, хочешь развалить коллектив?
— Я себе срок наметил: как кто-нибудь из наших женится, так я домой еду.
— Мне кажется, это будет не скоро.
— Да и я тоже пока не спешу.
— Нет, Руди. У тебя была какая-то другая мысль, когда ты задавал мне этот вопрос.
— Никакой у меня мысли не было.
— Обстановка у нас сегодня… подозрительная. Дай мне одеколон, он у тебя водится?
— Вон на окне.
Я подхожу к окну и внезапно вижу идущих к дому Вику и Ильина. Никто никого за собой не тянет, идут, как все другие, ничего особенного.
— Закрывай дверь, — говорю я, — посидим в тишине.
Рудик закрывает дверь, садится на кровать и закуривает.
— В такой безвкусной ситуации я еще не был, — замечает он с горечью. — Если бы не вы…
— Это, между прочим, и твоя идея тоже, — я себя чувствую не в своей тарелке, как и Корольков.